Самый приметный убийца

Орудовец, свистнув, взмахнул жезлом – и по-хозяйски вышел на проезжую часть. Мирно ехавшая полуторка вдруг прибавила ходу, вильнула в его сторону – Акимов не выдержал, зажмурился на мгновение – вот и все, вылетит сейчас к кювету темное, искореженное, мокро и мертво блестящее. Но, открыв глаза, увидел, что орудовец, цел-целехонек, поднимается на ноги и достает оружие. Грянул выстрел, второй. Неожиданно и из кабины полуторки плюнул огнем ствол – раз, другой, третий.

Сорокин, матюкнувшись, вскинул «парабеллум», подождал какое-то время, спустил курок – полуторка, только что следовавшая прямо, вдруг круто вывернула, скрежетнула жестью по столбу освещения и повисла над обочиной. Некоторое время беспомощно крутились в воздухе задние колеса, ревел мотор, вырывался выхлоп из трубы – потом машина клюнула мордой в кювет.

Когда милиционеры подоспели, один орудовец еще трещал кустами где-то в темном лесу, второй, забравшись на подножку, наполовину ушедшую в жижу, целился в кого-то в кузове.

– Дела, товарищ капитан, – подал он голос, – даже, как молодежь говорит, буза. А ты, родной, вылезай, только тихонько, без чуди. Давай, давай ручонку сюда.

– Ты с кем там сюсюкаешься? – спросил Сорокин с подозрением.

– Да вот. – Продолжая целиться, инспектор вытащил за руку лопоухого пацана в огромном картузе. Размазывая по физиономии грязь и юшку, тараща огромные глаза, он плаксиво приговаривал:

– Не я это, дяденьки, я ничего не делал, не я, не я!

– А кто? – зловеще-ласково спросил орудовец, крепко перехватывая его за грязное ухо и с наслаждением выворачивая. Тот взвыл.

– Маслов, пащенок, – процедил сквозь зубы Акимов, – блаженны прыгающие, ибо они допрыгаются…

Из лесу послышались шаги, появился второй орудовец, тяжело, устало ступая, махнул рукой:

– Убег, гадюка. Как будто в темноте видит. Что там?

Ему не ответили, молчание висело липкое, холодное, как поганая морось, сыпавшая с небес. На водительском сиденье, упершись лбом в руль, сидел черноволосый пацан, из пробитого затылка сочилась кровь.

– Хорошо стреляете, товарищ капитан, – зачем-то сказал один из орудовцев.

– Я по колесам стрелял, – глухо отозвался Сорокин, – вызывайте кран да «Скорую». Как скверно-то вышло…

В кузове обнаружились все похищенные ящики – пять со сгущенкой, восемь с маслом.

В глаза Сергею бросились руки убитого: крупные, красивые, с заостренными концами пальцев. Он спросил Витьку Маслова, икающего со страху:

– Стрелял кто, он?

– Н-нет, К-козырь, – с детской готовностью доложил тот.

– Кто такой Козырь?

– Который в бабу переодевался, к сторожу стучал… Сергей Палыч, я же не виноват, я же не знал! Матвей что говорил: ящики перетащим – и всего делов…

И пошел по кругу снова, его никто не останавливал, лишь Остапчук, достав платок, приказал высморкаться.

Сергей, заглянув за спину убитого, присвистнул: на спинке сиденья валялся цветастый женский шарф, на полу под ногами – безжалостно попранный и ужасно красивый плащ-дождевик, переливавшийся в тусклом свете фонариков всеми оттенками свежего лимона.

– Что? – отрывисто спросил Сорокин.

– Плащ Найденовой, Николай Николаевич.

– Уверен? – уточнил начальник.

– К гадалке не ходи.

– Скверно, скверно… хотя… А ну-ка, голубь мой Витька, пройдем-ка с нами.

* * *

Точно замечено, что чепуха полная творится на свете: только что-то проясняется – моментом запутывается еще больше.

Пропал Ворона. Все вещи на месте, никому ничего не сказал, у мастера не отпрашивался, как выходил из общаги – никто не видел и не слышал.

Колька ходил мрачнее тучи: полный самых нехороших ощущений. И снова, получается, он, Пожарский, крайний, снова виноват… Кто знает, где теперь Воронин?

И сколько он ни пытался уговаривать свою совесть заткнуться, ссылаясь на то, что не мог он, Колька, ничего сделать. Так-таки не мог? Не мог сообщить о том, что товарищ по ремесленному предлагает налет на продбазу? Недосуг было просигналить, что у него полон карман патронов?

«Все, что я мог – сделал, – стиснув зубы, убеждал он сам себя, – я предупредил Тамару, с ящиками помог, спас от ревизии. Герой, твою мать».

Простаивал «хаузер», сиротливо поблескивали покинутые, недоделанные заготовки – к Ворониной чести, их было всего ничего. Колька попробовал было предложить мастеру: давайте, мол, доделаю, но тот лишь отмахнулся, морщась и потирая живот. Никак снова язва, лучше держаться подальше от старика.

«Да в конце концов, какое мне дело? – психанул Колька, свирепо настраивая станок для очередного прохода. – Мальчик большой и бывалый, сам бы кумекал…»

Краем глаза он увидел знакомую фигуру – внутри все оборвалось. Вот именно сейчас появление Палыча, к тому же с такой смурной физией, ничего хорошего не сулило. Перекинувшись с мастером вполголоса, Акимов кивнул. Семен Ильич кликнул:

– Пожарский, поди на минутку.

Акимов протянул руку, Колька пожал.

– Пойдем, Николай, пошепчемся.

Они зашли за угол. Некоторое время курили молча. Видно было, что ночью Акимову спать не пришлось, а то и досталось: глаза красные, кругами обведенные, вчерашняя щетина и подворотничок серый.

– Случилось что, Сергей Палыч? – осторожно спросил Колька.