Самый приметный убийца

– Все полегче… Хотя кому? Сергей Палыч, отправляйся, вызывай опергруппу. Жэ-дэ отвод, стало быть, линейным трудиться. Я тут покараулю, огляжусь.

– Есть.

Козырнув, Акимов отбыл.

Сорокин, вздыхая, осмотрел тело, не нашел ни денег, ни документов. На ремне остались сигнальные флажки, красный да желтый, и пенал, где должны были быть петарды. Их не оказалось. Чуть поодаль, уже на границе щебня и травы, отыскалась форменная фуражка, слетевшая то ли при борьбе, то ли при падении.

Следов на щебне не было, да и быть не могло. Можно было в целом уверенно утверждать, что если преступник не круглый дурак и не соскочил немедленно на землю с насыпи, то никакая ищейка след не возьмет.

Николай Николаевич извлек платок, помедлил, прежде чем прикрыть мертвое лицо: «Симпатичный мужик. Эх, Дениска. Поди, и тридцати нет, а вон, плешивый уже, и дырка в черепе. Через огонь-воду прошел, а погиб тут… подло-то как. Как же ты подпустил их к себе? Или случайно под пулю попал. Геройствовать небось начал, разведчик, сам задержать решил…»

Сорокин вздохнул, поднялся, закурил. Прошелся по насыпи, по рельсам.

«Чайка, сказал он. К чему бы это? Нет у нас их, не гнездятся. Фамилия? Или в театре был?»

Вокруг тишина, тропинок нет, за полоской леса – общий забор дачного поселка. Никто не ходит тут, только вот старательные путейцы.

«Что за работа у линейных – ни начала, ни конца, уцепиться не за что. Самые поганые твари на транспорте – прилетели, напакостили, жизни лишили, обобрали мертвого – и порхают дальше. Вольные птицы. Чайки, мать их».

Со стороны платформы послышались шаги и голоса. Прибыла опергруппа.

– Чего ж без собаки? – спросил Сорокин, пожимая протянутую руку.

Капитан, старший группы, отшутился:

– Мы сами ищейки. Чего животину без толку гонять? Щебень да креозот, и еще вон дождь прошел.

У тела уже хлопотал новенький, ни разу не виденный ранее врач: невысокий, щуплый, быстрыми движениями и черными глазами-бусинками похожий на воробья.

– Ранение в сердце, выстрел с близкого расстояния, – доложил он.

– Не в упор? – для очистки совести спросил Сорокин. – А копоть как же?

Медик не обиделся на вопрос, охотно пояснил:

– Копоть, товарищ капитан, надо на его верхней одежде искать. Вместе с нею, то есть. А где она? – Он поскреб подбородок. – Не мог же он по такой погоде в одной гимнастерке на участок выйти?

– Ну, украли, видимо.

– Ну да, ну да. Кстати, вот что.

Теперь «воробей» поскреб острый нос.

– Похоже – подчеркиваю, похоже, без экспертизы не могу утверждать, – что стрелял левша.

– Почему?

– А вот. – Врач бережно приподнял голову убитого, осторожно отогнул ушную раковину. – Прежде всего – расположение входного отверстия. Видите?

Сорокин пожал плечами, это для него тонкий вывод.

– Хорошо, вот еще. Царапины, видите? Свежие еще, сочатся. Потому рискну предположить, что убийца, ухватив и удерживая правой рукой, ногтем чиркнул, – выстрелил, держа оружие в левой.

– Ну, завел свою дедукцию, – пошутил походя старший группы.

«Воробей» немедленно нахохлился, старший группы – немедленно пообещал, что запишет и подумает, а пока:

– Товарищи, что с гильзой?

– Нашлась, – доложил один из оперов, – патрончик девять миллиметров, шесть правых нарезов, прямоугольный зацеп выбрасывателя слева вверху.

– Тогда посмею предположить, что у убийцы ладонь большая и пальцы длинные, – немедленно вставил ученый «воробей».

– А это еще почему? – удивился старший.

– Достался мне как-то трофейный «тридцать восьмой» «вальтер», – врач поднял маленькую, как птичья лапка, руку, пошевелил пальцами, – очень неудобно. Рукоятка большая.

– Все, мужики, расходимся, – распорядился капитан, – нечего нам тут уже делать, айда на пенсию. Так, лейтенант, – обратился он к Акимову, – что ты там про птиц говорил?

– Это не я, это Денис… потерпевший, то есть, перед смертью сказал: «Чайка».

– Что, чайки есть тут? – с сомнением огляделся капитан.

– Нет, – ответил Сорокин.

– Может, бред предсмертный? Добро, давайте закругляться.

…В результате дело об обнаружении трупа путевого обходчика Ревякина Дениса Анатольевича, двадцать четвертого года рождения, холостого, проживающего по адресу: казарма, двадцатый километр, в самом деле было принято к производству линейным отделом милиции. Отделению же Сорокина вполне ожидаемо досталась рутина: связи, знакомые и прочее.

Задачу начальник поставил так:

– Давайте разделим: простыни и сковородки – пока на тебе, Иван Саныч. Завтра с утречка и приступай.

– Есть, – уныло козырнул Остапчук.

– Ты, Сергей Палыч, начинай опросы сегодня, тем более ты погибшего знал лично. Жду результатов, опергруппа – рапортов. Ну, вы в курсе. Свободны.

* * *

Видать, язва у мастера разыгралась, и, как всегда в таких случаях, расплачивались за это окружающие. Мастер был человек справедливый, непредвзятый, любимчиков не имел, потому получили все поровну. Кто за неубранное рабочее место, кто за грязное обмундирование, кто за стружку, чрезмерно загнутую. Ну, а Пожарский огреб особо, за то, что прогулял целый учебный день. У Кольки чуть глаза на лоб не вылезли: