– Это было во сне… Но теперь я так рада, очень рада… ты жива… ты опять со мной!
Царица поняла, что грустные сны взволновали чувствительное воображение молодой девушки. Она обняла ее, поцеловала и усадила возле себя на сидение. Затем она еще раз спросила Вормиздухт, почему та плакала во сне.
– Не скажу… Язык не поворачивается…
После долгих просьб она все же рассказала царице свой сон: будто бы она гуляла во дворце и увидела там много людей, лежавших на земле, – мужчин, женщин, стариков, детей. Кто был уже мертв, а кто мучился в предсмертных судорогах. Среди них она будто бы заметила царицу, упала на ее труп и стала плакать. Плакала долго, пока не проснулась.
– Наши несчастья навевают на тебя такие печальные сны, дорогая Вормиздухт, – утешила ее царица. – Безгранична милость бога: он уберег нас от смерти, будет оберегать и дальше. Не волнуйся, Вормиздухт, и не думай ни о чем…
Впечатления, конечно, были очень тягостны для нежного сердца девушки. Кроме всеобщего мора в крепости, свидетельницей которого она была, ей пришлось наблюдать поголовную смерть своих многочисленных слуг и служанок. Эта потеря очень угнетала ее, она никак не могла с ней примириться. Часто среди ночи она звала своих людей, но, вспомнив, что их уже нет, принималась плакать. Поэтому царица приказала готовить постель царевне в своей собственной опочивальне, чтобы можно было в таких случаях утешать несчастную девушку.
– Теперь пойдем, дорогая Вормиздухт, – сказала царица, беря ее за руку и поднимая с постели, – пойдем посмотрим, что сегодня приготовили нам к ужину Асмик и Шушаник.
Слезы Вормиздухт мигом высохли. Она весело вскочила, схватила с окна светильник и, побежав вперед, стала просить царицу:
– Светильник буду нести я, дорогая матушка, позволь мне это! Ты все хочешь делать сама!
В эти дни она стала называть царицу «матушкой». Царица ласково улыбнулась и позволила ей нести светильник.
Пройдя через темные залы, они вошли в трапезную палату. Обе служанки – Асмик и Шушаник – уже приготовили стол. На роскошной скатерти стояли две серебряные тарелки и на них лежали три зажаренных голубя. Больше ничего не было. Царица Армении и персидская царевна подошли к скудному столу и с удовольствием сели за него. Служанки стоя прислуживали. Царица обратилась к ним:
– Сколько голубей убили сегодня?
– Мы застрелили четырех, государыня, поспешила ответить Асмик, – трех – я, одного – Шушаник.
– Ты, как всегда, отличилась, – улыбаясь заметила царица. – Но почему же такой неравный дележ: трех голубей дали нам, а себе оставили только одного.
– Нам хватит и одного, государыня, – ответила опять Асмик, – мы сами виноваты в том, что нам мало досталось: плохо охотились.
– Нет, что послал господь, то поровну и поделим, – сказала царица, отделяя служанкам еще одного голубя. – Ступайте и поужинайте.
Служанки удалились, хотя по обычаю они должны были стоять у стола царицы до окончания ужина.
Вормиздухт, слушавшая с особым удовольствием слова милостивой царицы, вмешалась в разговор и улыбаясь заметила:
– Если мы еду делим поровну, то следует и работу делить поровну. Давайте ходить на охоту по очереди: один день мы, а другой – Шушаник и Асмик. Не будет ли так лучше, матушка?
– Будет. А ты умеешь охотиться? – спросила царица.
– Завтра наша очередь, и ты увидишь ловкость моих рук. Когда я жила в Тизбоне, брат мой брал меня иногда на охоту, и каждый раз я возвращалась с добычей. Однажды я убила бегущего зайца. Когда возвратилась домой, брат похвалил меня и подарил красивый перстень.
– И от меня ты получишь хороший подарок, если завтра покажешь свое искусство.
Царевна повеселела, как ребенок.
На столе стоял большой серебряный сосуд с вином и два золотых кубка. В замке иссякли все запасы, кроме вина. Отборные вина, привезенные из разных мест Армении, были зарыты в землю в громадных глиняных сосудах – карасах; некоторые хранились там по нескольку десятков лет.
Царица наполнила кубки ароматным вином, один поставила перед Вормиздухт, а другой взяла себе. Вормиздухт, понемногу отпивая из кубка, принялась неугомонно болтать. Рассказывала о Тизбоне, о своих приключениях при персидском дворе. И чем больше она пила, тем сильнее красный нектар Армении зажигал ее юную кровь огнем радости и тем ярче выступал румянец на ее бледных щеках. Она настолько увлеклась, что запела древнюю персидскую песню.