Сампагита, крест и доллар

Из этого диалога с очевидностью вытекает, что католический патер предпочтительнее протестантского пастора по той причине, что «живет далеко» и не особенно следит за жизнью паствы.

По филиппинским понятиям, достойный священнослужитель не должен смешиваться с прихожанами. Ему надлежит соблюдать дистанцию, иначе он понизит свой престиж, да и прихожанам будет неловко. Неприятие личности священника порой принимает крайние формы: родственники умирающего, например, предпочитают оставить его без причастия — настолько нестерпима для них мысль о том, что духовник придет в их дом. Порождено такое отношение причинами не только религиозными. С самого начала насаждения христианства носителями новых идей были прежде всего испанские монахи, и филиппинцы встретили их крайне враждебно. Они инстинктивно чувствовали, что есть вещи, о которых тем знать не должно, — в первую очередь, конечно, о соблюдении некоторых языческих обрядов. Монахи в течение всего периода испанского владычества жаловались на «заговор молчания» со стороны местного населения. Человек, сообщавший им о сугубо филиппинских делах, подвергался остракизму. «Заговор молчания» был настолько всеобщим, что любые меры борьбы с ним оказывались неэффективными. Даже поощрение анонимных доносов не дало желаемых результатов.

И сегодня филиппинцы видят в служителях церкви людей, насильственно над ними поставленных, и крайне неохотно допускают их в свою жизнь. Священники пытаются объяснить изоляцию от верующих соображениями морали, благопристойности, стараются выдать ее за свидетельство уважения к ним. По существу же это именно отчужденность, интеллектуальная отчужденность (проповедники излагают абстрактные теологические идеи, почти ничего не говорящие прихожанам), а также нравственная и эмоциональная. Если даже священник не иностранец, то в девяти случаях из десяти он воспитывался в закрытом учебном заведении и потому не связан по-настоящему с верующими, не знает их забот и не способен понять их. Многое он не приемлет в реальной жизни простого тао, многое вызывает его неудовольствие, поскольку не согласуется с учением церкви. Но и сам он оказывается в положении отверженного, на него смотрят как на чужого и предпочитают не иметь с ним дела. К нему относятся с почтением и следуют его указаниям, но только в одной довольно узкой сфере, касающейся выполнения обязательных требований католицизма, в прочие же области жизни ход ему заказан. Иногда его просто боятся, как боятся колдуна, могущего наслать порчу. Существует поверье, что у священников огненный язык и произнесенные ими слова осуждения приносят человеку несчастье, а потому лучше им не перечить.

Мне довелось присутствовать на одном семейном торжестве, куда был приглашен монах-иезуит. Мои добрые знакомые чувствовали себя скованно — им было явно не по себе. Напротив, обутый в крепкие армейские башмаки иезуит в белой сутане держался весьма непринужденно: пил вино, курил, всех, даже хозяина дома, покровительственно похлопывал по плечу, был крайне энергичен и, никого не спрашивая, присвоил себе функции распорядителя вечера: назначал, кому петь, кому читать стихи и т. п. Он нисколько не сомневался в своем праве командовать, да и присутствующие, похоже, не оспаривали этого права. И тем не менее между веселым иезуитом и гостями стояла незримая стена отчужденности. Он говорил с ними скорее не как добрый пастырь с паствой, а как добродушный фельдфебель с новобранцами, в основе же угадывалось отношение колонизатора к «туземцам». Иезуит был филиппинцем, но он унаследовал от своих предшественников высокомерие, и никакая кажущаяся доброжелательность не могла скрыть его.

Вообще многое напоминает о том, что христианство, как и другие явления, принесенные с Запада, было навязано насильственно. За долгие годы иностранного владычества его внедрили в душу филиппинца. Однако и прежние представления остались, они оказались только потесненными, загнанными внутрь. Христианские идеи образовали как бы верхний уровень сознания: верующий может связно говорить о них, облекать данные идеи в слова и предложения — этому его научили в школе и церкви, и именно это обычно бросается в глаза наблюдателю.

Глубже лежит другой уровень, не всегда соприкасающийся с первым. Его составляют традиционные правила, нормы и убеждения, которые в не меньшей, а скорее в большей степени регулируют поведение филиппинца. Их ему не преподают, их он просто получает в готовом виде из жизни. Они с трудом вербализуются, т. е. почти не выражаемы связными словами и предложениями (настолько они кажутся привычными), но зато легче актуализуются, т. е. превращаются в конкретные дела и поступки.