…Князь медленно отступал из комнаты в комнату, и сероватые дымы лезли за ним, бальными огнями горел зал. На занавесах изнутри играли и ходуном ходили огненные тени.
В розовом шатре князь развинтил горелку лампы и вылил керосин в постель; пятно разошлось и закапало на ковер. Горелку Тугай швырнул на пятно. Сперва ничего не произошло: огонек сморщился и исчез, но потом он вдруг выскочил и, дыхнув, ударил вверх, так что Тугай еле отскочил. Полог занялся через минуту, и разом, ликующе, до последней пылинки, осветился шатер.
– Теперь надежно, – сказал Тугай и заторопился.
Он прошел боскетную, бильярдную, прошел в черный коридор, гремя, по винтовой лестнице спустился в мрачный нижний этаж, тенью вынырнул из освещенной луной двери на восточную террасу, открыл ее и вышел в парк. Чтобы не слышать первого вопля Ионы из караулки, воя Цезаря, втянул голову в плечи и незабытыми тайными тропами нырнул во тьму…
Главполитбогослужение
Конотопский уисполком по договору 23 июля 1922 г. с общиной верующих при ст. Бахмач передал последней в бессрочное пользование богослужебное здание, выстроенное на полосе железнодорожного отчуждения и пристроенное к принадлежащему Зап. ж. д. зданию, в коем помещается жел. – дорожная школа.
…Окна церкви выходят в школу.
Отец дьякон бахмачской церкви, выходящей окнами в школу, в конце концов не вытерпел и надрызгался с самого утра в день Параскевы Пятницы и, пьяный, как зонтик, прибыл к исполнению служебных обязанностей в алтарь.
– Отец дьякон! – ахнул настоятель, – ведь это что же такое?.. Да вы гляньте на себя в зеркало: вы сами на себя не похожи!
– Не могу больше, отец настоятель! – взвыл отец дьякон, – замучили, окаянные. Ведь это никаких нервов не х-хва… хва… хватит. Какое тут богослужение, когда рядом в голову зудят эту грамоту.
Дьякон зарыдал, и крупные, как горох, слезы поползли по его носу.
– Верите ли, вчера за всенощной разворачиваю требник, а перед глазами огненными буквами выскакивает: «Религия есть опиум для народа». Тьфу! Дьявольское наваждение. Ведь это ж… ик… до чего ж доходит? И сам не заметишь, как в ком… ком… мун… нистическую партию уверуешь. Был дьякон, и ау, нету дьякона! Где, спросят добрые люди, наш милый дьякон? А он, дьякон… он в аду… в гигиене огненной.
– В геенне, – поправил отец настоятель.
– Один черт, – отчаянно молвил отец дьякон, криво влезая в стихарь, – одолел меня бес!
– Много вы пьете, – осторожно намекнул отец настоятель, – оттого вам и мерещится.
– А это мерещится? – злобно вопросил отец дьякон.
– Владыкой мира будет труд!! – донеслось через открытые окна соседнего помещения.
– Эх, – вздохнул дьякон, завесу раздвинул и пророкотал: – Благослови, владыка!
– Пролетарию нечего терять, кроме его оков!
– Всегда, ныне и присно и во веки веков, – подтвердил отец настоятель, осеняя себя крестным знамением.
– Аминь! – согласился хор.
Урок политграмоты кончился мощным пением Интернационала и ектении:
– Мир всем! – благодушно пропел настоятель.
– Замучили, долгогривые, – захныкал учитель политграмоты, уступая место учителю родного языка, – я – слово, а они – десять!
– Я их перешибу, – похвастался учитель языка и приказал: – Читай, Клюкин, басню.
Клюкин вышел, одернул пояс и прочитал:
– Яко спаса родила!! – грянул хор в церкви. В ответ грохнул весь класс и прыснули прихожане.
Первый ученик Клюкин заплакал в классе, а в алтаре заплакал отец настоятель.
– Ну их в болото, – ошеломленно хихикая, молвил учитель, – довольно, Клюкин, садись, пять с плюсом.
Отец настоятель вышел на амвон и опечалил прихожан сообщением:
– Отец дьякон заболел внезапно и… того… богослужить не может.
Скоропостижно заболевший отец дьякон лежал в приделе алтаря и бормотал в бреду:
– Благочестив… самодержавнейшему государю наше… Замучили, проклятые!..
– Тиш-ша вы, – шипел отец настоятель, – услышит кто-нибудь, беда будет.
– Плевать… – бормотал дьякон, – мне нечего терять… ик… кроме оков.
– Аминь! – спел хор.
Площадь на колесах
Ну и город Москва, я вам доложу. Квартир нету. Нету, горе мое! Жене дал телеграмму – пущай пока повременит, не выезжает. У Карабуева три ночи ночевал в ванне. Удобно, только капает. И две ночи у Щуевского на газовой плите. Говорили в Елабуге у нас – удобная штука, какой черт! – винтики какие-то впиваются, и кухарка недовольна.