Самодержец пустыни

Оркестр заиграл «встречу», которую Хитун по причине отсутствия музыкального слуха или в соответствии с представлениями о том, что положено играть в такие минуты, принял за монгольский гимн. Валторнам и трубам отозвались храмовые башкуры — «дудки», как пишет Макеев. Они «подхватили, рыдая, плача и торжествуя, отгоняя от Богдо злых духов». Сопровождаемый Унгерном, Резухиным, высшими ламами, князьями и свитой, Богдо-гэген вошел в монастырские ворота и направился к храму Майдари с покрытым позолоченной медью полукруглым куполом и двумя 20-метровыми башнями по краям фасада.

Что происходило внутри, никто из мемуаристов не знал. Вероятно, Богдо-гэген и Дондогдулам с соответствующими ритуалами воссели на предназначенное для божественной четы двойное тронное сиденье, затем начался торжественный молебен. Сразу по его окончании, рассказывает Князев, «состоялось наречение барона Унгерна воплощением бога войны; Богдо возложил на него какой-то необычайный головной убор, отдаленно напоминавший митру католического епископа, затем ламы торжественно взяли барона под руки и вывели из кумирни, чтобы показать народу». Что это была за церемония, и действительно ли она имела место, или Князев доверился каким-то не слишком достоверным рассказам, не понятно. Никто больше об этом «наречении» не сообщает.

Богослужение затянулось до четырех часов пополудни, после чего процессия тем же порядком вернулась в Зеленый дворец. Там уже были накрыты столы, начался официальный обед. Кроме Унгерна и Резухина, на нем присутствовали Джамбалон, Тубанов и несколько офицеров Азиатской дивизии, отличившихся при взятии Урги.

Остальные обедали в гарнизонном собрании, потом разошлись по квартирам и «здорово хлебнули зелена вина по случаю торжественного дня». Интендантство выдало всем увеличенный порцион и по бутылке вина на каждого, вне зависимости от чина. Впервые за несколько месяцев казаки и офицеры выпивали открыто, не боясь репрессий.

В бесчисленных юртах, усеявших берега Толы, тоже начались пиры, продлившиеся несколько дней. В расположение унгерновских частей, рассказывает скептически настроенный Аноним, приезжали счастливые и пьяные монгольские чиновники, от полноты чувств «произносили какие-то несуразные речи», во время которых «частенько валились тут же на землю и засыпали мертвецким сном».

3

Хионин, русский консул в Кобдо, сумевший выручить Торновского из китайской тюрьмы и помогавший Фане, еще в 1919 году, сообщал в Омск о своем разговоре с одним из дербетских князей. Тот сказал ему: «Раньше, до войны, вы, русские, были вот какие! — и развел руками. — А теперь нет у вас Цаган-хана, и вы стали вот какие маленькие, вроде нас». Так же, как сам Унгерн, причину обрушившихся на Россию несчастий монголы видели в том, что «му орос» (плохие русские) свергли Белого царя. Однако есть еще «сайн орос» (хорошие русские), они пришли в Халху защитить хутухту от плохих китайцев, которые низложили и своего императора, и Богдо-хана. Последнему престол был возвращен, оставалось восстановить в правах двух первых. «Ну вот, — говорил Унгерн после коронации Богдо-гэгена, — маленького царя посадили, скоро посадим и большого».

Тогда же, для выразительности несколько упрощая картину, он писал одному из князей Внутренней Монголии: «За последние годы оставались во всем мире условно два царя, в Англии и в Японии. Теперь Небо как будто смилостивилось над грешными людьми, и опять возродились цари в Греции, Болгарии и Венгрии, и 3-го февраля 1921 года восстановлен Его Святейшество Богдо-хан[121]. Это последнее событие быстро разнеслось во все концы Срединного царства и заставило радостно затрепетать сердца всех честных его людей и видеть в нем новое проявление небесной благодати. Начало в Срединном царстве сделано, не надо останавливаться на полдороге. Нужно трудиться… Я знаю, что лишь восстановление царей спасет испорченное Западом человечество. Как земля не может быть без Неба, так и государства не могут жить без царей».

Унгерн совершенно искренне уверял Чжан Кунъю: «Лично мне ничего не надо. Я рад умереть за восстановление монархии хотя бы не своего государства, а другого». Понимая, что страстное желание реставрировать Цинов выглядит странным для русского генерала, в письме к другому корреспонденту он счел нужным объясниться: «Вас не должно удивлять, что я ратую о деле восстановления царя в Срединном царстве. По моему мнению, каждый честный воин должен стоять за честь и добро, а носители этой чести — цари. Кроме того, ежели у соседних государств не будет царей, то они будут взаимно подтачивать и приносить вред одно другому».

При этом Унгерна, видимо, тревожило, что в его стремлении вернуть к власти маньчжурскую династию кто-то может усмотреть личную заинтересованность. «Я не допускаю мысли, — обращался он к князю Полта-вану, — чтобы Вы подумали, что мною руководят какие-то побочные интересы, хотя я и женат, как Вам известно, на маньчжурке».