Самир 2. Изо льда в пламя

На мгновение застываю с еле заметной улыбкой. Самир Сабуров спрашивает о таком? Он что же, интересовался этим? Ну точно, пропал наш папка.

— Грудью.

Он снимает пиджак, бросает его на тумбу, протягивает ладони. Принимает из моих рук Лизу, берёт её уверенно, крепко, но аккуратно. Так, будто всю жизнь с грудничками нянчился. Вот что значит отец.

— Вы идите на кухню, я сделаю кофе, — с улыбкой наблюдаю, как он уносит дочь, и иду следом.

Пока готовлю завтрак, исподтишка наблюдаю за Самиром. Осунулся, исхудал. Трёхдневная щетина дополняет образ уставшего человека. Никогда раньше таким его не видела. Даже в самые сложные дни он всегда выглядел идеально.

— Как у тебя дела? Как жена? — интересуюсь осторожно. Не то чтобы мне и вправду было интересно, что там между ними происходит, но Самир ведь неспроста сам не свой. И это вряд ли связано с усталостью или плохим настроением.

Он поднимает на меня ничего не выражающий взгляд, снова опускает глаза на мирно посапывающую дочь.

— Ты разве не видела новости? Она погибла.

— Да я как-то не смотрю телевизор… Что?! — до меня, наконец, доходит смысл его слов, и из руки выпадает деревянная лопаточка. Лиза мгновенно просыпается и начинает хныкать, недовольная тем, что её разбудили.

Самир вздыхает, награждает меня укоризненным взглядом и, поцеловав дочь, передаёт её мне.

— Уложи. Я пошёл.

***

Присев на подоконник, обхватываю обеими руками чашку с горячим чаем и устремляю взгляд на улицу, туда, где за высоким забором кипит-бурлит жизнь. Только в этих стенах она остановилась. Застыла. Как и мы.

Двор освещает свет фар — внедорожник Самира заезжает в гараж. Внутренне сжимаюсь в комок, глотаю горячий напиток, не чувствуя вкуса. Кажется, обжигаю язык и нёбо.

Слышу, как открывается входная дверь, его приближающиеся шаги. Сегодня он ступает тяжело, будто предупреждает о своём приходе. Но я прятаться не собираюсь. И бояться тоже не стану.

— Здравствуй, жена. Ждёшь мужа? — он снова выпил. Причём крепко. И всё же походка ровная, уверенная, если не считать хромоту. Интересно, как он выжил тогда? Ведь я сама видела тот взрыв, от него даже стёкла из машин повылетали. На какое-то мгновение сердце больно сжимается. Ему было больно? Эти шрамы на его лице… Они кровоточили так же, как моя душа?

Сабуров подходит к подоконнику и, опираясь на стекло обеими руками, застывает надо мной.

— Красиво, да? Ты будто смотришь на город со стороны, а все эти мелкие людишки даже не подозревают, что за ними наблюдают. Возможно, где-то там решаются чьи-то судьбы. А ты смотришь издалека и понимаешь, насколько далека от них. Знаешь почему, Настя? Потому что твоя судьба уже предрешена. Правда, пока я сам не знаю, каким будет исход нашей с тобой истории.

Я поднимаю на него равнодушный взгляд, пожимаю плечами.

— И что, Сабуров? Разве ты в состоянии наказать меня ещё больше?

Оттолкнувшись от окна, опускает взгляд вниз. Пристальный взгляд, колючий.

— Расскажи мне свою правду. Что там произошло? — спрашивает уже без тени ухмылки. — Я хочу услышать от тебя.

— О чём ты? — я не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос, но всё же жду.

— О моём сыне. Что произошло в клинике?

Он не пытается сделать мне больно или как-то задеть. Вряд ли. Даже для такого подонка как Сабуров это слишком жестоко. В конце концов, речь идёт и о его ребёнке тоже.

— А что, ты до сих пор не понял, что там произошло? Мой сын там умер. Из-за всего, что ты заставил меня пережить, он погиб! — не сдерживаюсь, взрываюсь. Сжимаю кулаки, чтобы не наброситься на него, отворачиваюсь к окну.

— Это случилось при родах или до? — его голос не выражает никаких эмоций, будто робот со мной говорит. Только слышна хрипотца, как бывает, когда он злится.

— До! — рявкаю, стиснув зубы. Возвращаться мыслями в тот день — пытке подобно. Я не позволяю себе этого даже наедине с собой. Слишком больно, слишком травмирует.

— Ты видела его? Держала на руках?

Этот вопрос как нож в сердце. Невыносимо.

— Нет, — по щекам стекают первые слёзы, и я быстро смахиваю их, чтобы не утонуть в истерике. Только не при нём. — Они не дали. Сказали, что могу с ума сойти, если посмотрю.

Сабуров молча возвышается надо мной ещё несколько минут, а потом медленно уходит. Вот так вот, разбередив и без того незаживающую рану, удаляется, а я остаюсь со своими убийственными воспоминаниями наедине.

Нет, нельзя. Нельзя поддаваться. Делать что угодно, только не расклеиваться. Я не подарю врагу такую радость.

— Забудь… Забудь, — хватаюсь за голову, зарываясь пальцами в волосы и сильно, до боли тяну. — Забудь. Не думай…

***

— Забудь… Забудь, — она хватает себя за волосы, плачет. Тихо очень, но в его голове этот плач звучит сиреной, взрывает и без того воспалённый мозг. — Забудь. Не думай…

Самир слышит чей-то рваный выдох и спустя несколько минут понимает, что принадлежит он ему. Уперевшись лбом в стену, ударяет по ней кулаком: раз, два, три. Не проходит. Жжёт там, в груди, словно кто-то орудует ножом с упорством и опытом серийного убийцы.

Оторвав занемевшее тело от стены, быстро идёт назад, хватает её за плечи и с силой тянет вверх.