Сам

Но едва очутились в тени, Курнопай уподобил гору мужчине и женщине. Сидят около океана, приникнув друг к дружке; им уютно, счастливо, настолько уютно, счастливо, что живут они лишь самими собою; и если чудится, будто задумались об океане, то это от сумерек: начальная темнота всему придает думный облик. «Как хорошо им! Вместе всегда бы и всегда воедино. А у меня? Что у меня? Всего лишь легкий вдох ненадежной свободы».

И сердце прожгло тоской, будто один он теперь, дни встреч оборвались, возвращается в армию. А Фэйхоа-то сидела рядом, на корме. Печально он повертел склоненной башкой. Чистое наваждение — поступь его сознания. И все-таки надо было удостовериться в том, что он не отозван из отпуска, не один, а вместе с заветной своей Фэйхоа.

Курнопай приник щекой к ее нахолодавшему плечу. Фэйхоа отклонилась. По-детски пожаловалась:

— Больно.

Рывком притиснул ее к себе, уткнул подбородок в плечо как раз над острыми косточками, где оно смыкалось с предплечьем.

— Пусти.

— Не отпущу.

— Вонзилась щетина.

— Неужто!

Она (откуда берется при боли женская нежность) чуть-чуть провела кончиками ногтей по его щетине. Он услышал потренькивание и замер. И запрядали пальцы по щетине. Как прыгучие звуки цитры звенели они для Курнопая и уносились по ветру, сплетаясь с контрабасным брунжаньем мотора, с валторновым наборматыванием воды.

Подножье горы приближалось. В гротах мелькали летучие мыши, зимородки, бакланы, чайки, зовущиеся бургомистрами за важность повадок и за внушительную величину клюва и головы.

Вода уплотнилась, черна. Брызги, отшибаясь от каменной кромки, глядятся смолой.

Щелкнула клавиша управленья. Мотор, переходя на малые обороты, заворковал.

Впереди из воды выступали скалы, похожие на фрегаты.

Щемящая настороженность возникла в душе Курнопая и вдруг обернулась дознавательским тоном:

— Ты здесь пасешься?

— Что значит «пасешься»?

— Ну, часто бываешь?

— Бываю.

— Зачем же?

Реакция головореза номер один, хваленая-перехваленая на страну, не подтвердилась: выпрыгнула из катера яростная Фэйхоа, а у него и рука не взметнулась для хватки. Исчезла она в воде, и тогда только метнулся он за борт и ринулся на оранжевый неподалеку шелк.

Отвальные волны мешали его погруженью и относили в сторону. Но Курнопай, раздирая тугие потоки, — от гребков пузырилась вода, как от подачи сжатого воздуха, — рвался и рвался на тускнеющие желтые колебания.

Вынырнул. Никого. Собрался опять погрузиться. Появилось ее лицо, не полностью — лоб и глаза. Наверно, предполагала незамеченной скрыться, чтобы проклял напраслину.

Углядев Курнопая поблизости, в отчаянии полувыбросилась из воды. Потихоньку катер двигался на фрегаты. Не того испугалась, что разобьется о скалы (из пластичной стали обшивка корпуса, для подстраховки в бортах надувные полости), испугалась того, что откат от горы тут уходит с такой косиной, что катер обминет камни и подастся в простор океана. Возвратиться отсюда сумеют через хребет. Но на виллу никак не попасть, нужен ключ от нее, — остался на катере, — он же шифр для электронной охраны: прибыли гости, и воспрещающий знак для пограничного патруля — в зоне не появляться.

И метнулась вдогонку за катером Фэйхоа. Не плыла, а бурунила воду, подобно дельфину, когда он, заметив восходное солнце, летит на него, подгоняемый резвостью.

Курнопаю вдруг взбрендилось, вот и отлично, что нежданно суденышку выпала воля. Заточенье лагунное, наверно, осточертело? Закричал он приказно:

— Стой, Фэйхоа! — И едва его голос разнесся по вогнутости горы и раздробился в выси возле голов мужчины и женщины, живущих самими собой, обрадованно заорал: — Ура! Всем троим повезло на свободу.

Но Фэйхоа неслась, догоняя катер, его нос разворачивало на простор.

Сумасбродная щедрость Курнопая пресеклась мигом позже. Стайка рыб проскочила под ним, стукая по ногам. Не впервой это было ему. Мальчишкой, купаясь в накат, попадал в косяки, что кормились на отмелях, мутных от взвеси. Поначалу на берег выскакивал, потом понарошку пугался — дрыгался, отгоняя непрошеную мальтву.

Теперь прознобило страхом. Отвык. И внезапность. И может быть, рядом хищник. Опасность пораскатилась в нем, точно взрыв. Даже поозираться выдержки недостало. Метнулся вослед Фэйхоа. Из торпедного аппарата выметнуло, да и только. После, вышучивая себя, он говорил Фэйхоа, что если б акулы за ним гнались — отстали б в секунду.

Катер развернуло, она выскочила на корму и выдернула из воды Курнопая.

Давая понять, что не простила ему, велела переодеться в спортивный костюм. Каких только не было там костюмов! Отобрал белоснежную водолазку и черные брюки со «стрелками», об которые, как принято было подзуживать в школе над аккуратистами, можно порезать ладони.

Тем временем Фэйхоа причалила катер к мостику и побежала к вилле.

Замерзла. Влажный шелк облепил ее тело и вызывал озноб.