— Дело посложней. САМ любит в своей стране всех вместе и по отдельности. Мы — духовные дети САМОГО. Что касаемо народа — загвоздка. Народ — разношерстная стихия, стало быть, под одну гребенку его любовь стричь нельзя. Если он любит, то за практические дела. Кота в мешке, сколько бы ни долдонил о нем официоз, не полюбят. Вирусом преклонения он в состоянии заразиться, обманывается мнимыми заслугами, но как заражается, как обманывается, так и забывает. Солнышко за тучу — миража нет. К настоящему моменту любовь к тебе в народе подлинная и достигла зенита. Кому сейчас не известно — ты помешал разгуляться кровавому половодью, ты опрокинул почитай все тенденции режима сержантов. Ты был никем — тебе курили фимиам. Ты отличился перед народом — тебя замалчивают, держат втуне. Ты кстати возник из нетей. Куда тебя запропастили — держалось в сверхсекрете. Вчера столица кипела от митингов. Народ требовал твоего возвращения из нетей. Священного автократа вынудили проинформировать делегацию рабочих смолоцианки о твоем и Фэйхоа местонахождении. И еще народ требовал привести тебя к руководству страной. Вот такие, Курнопа-Курнопай, бизоны на вертеле! Лоялен до чертиков!
Приветливость главнопроверяющего была неотделима от ликования, которое он не собирался сдерживать. По инструкции так не поведешь себя. Впрочем, Ганс-то Магмейстер учит. И все-таки на торжественной образине кадрового военного, что Курнопай определил по кованно-твердому фюзеляжу головы, не
У океана Курнопай успокоился, склонив себя вослед за Фэйхоа к отвержению путей тщеславия. Большинство людей Земли избирают су́дебную дорогу, где не возникает ни самолюбивых надежд, ни чувства избранности. Из армии он хотел отпроситься, хотя предстояла пятилетняя послеучилищная служба, и определить, чем займется, на бирже по трудоустройству. Встреча с бабушкой Лемурихой на вертодроме сбивала с панталыку, пусть он и не строил мечтательных предположений. Проверка на лояльность все же как бы закрепляла вероятность
Вносил небезнадежное осложнение разговор с главнопроверяющим. Но тут бы у кого-нибудь выведать, митинговала ли вчера столица?
Старик сутулый, трущий скособоченными каблуками о гранит, поливал из брандспойта кипарис. Наконечник красной меди сиял ослепительно. Вода, пропарываясь сквозь голубую крону, словно бы высвечивала лохмотья коры на алом стволе. Неожиданная перекличка древесной лощеной алости с потухающей алостью кителя остановила Курнопая. Китель-то маршальский, хотя и обвисший, залатанный, покрытый небрежной штопкой. Вот тебе курьез! Во всех инструкциях о правильном ношении армейской формы имелось примечание, которым налагался запрет, введенный державным судом еще со времен королей, на использование маршальской формы людьми иных званий. Нарушение запрета каралось годом одиночного заключения или каторги.
Брюки на старике были тоже маршальские, потемневшие от земли и нерадивой стирки. Курнопай определил это по зигзаговидным златошитым лампасам. Золотые нити потерлись, однако продолжали крепко удерживаться во фландрском сукне, вытканном, как подчеркивалось в инструкции, по непревзойденным образцам средневековой технологии.
Приглядывался к старику. Волосы, точно пена океанского вала. Линия наклонного лба, сделав легкую западающую петлю, прямо продолжалась линией носа. Торчливые усы. Эспаньолка. Плечи старика мелко вибрировали. В ботинках, едва он переступал, раздавался писк, похожий на дельфиний, из-за попавшей в них воды.