Сам

Бабушка Лемуриха рассвирепела. Все чаще Курнопай впадает в отцово настырничание, не щадящее Бога, и что пора ему, женатому человеку, облагоразумиться и по части веры, и по части уважения к САМОМУ, Болт Бух Грею, руководителям, удерживающимся подле него, — намек на Сановника-Демократа… С тех пор как он ее помнил, бабушка Лемуриха только и знала предостерегать его от опасных промашек, и он подтрунил над ней.

— Ладно, перекину лиану к кочке на болоте Сановника-Демократа и заодно наведу мостик с барменом Хоккейной Клюшкой, ведь он для тебя, почитай, символ гиганта Главправа.

Бабушка Лемуриха вскрикнула, будто бы внук подбросил ей под ноги кораллового аспида, укус которого смертелен. Издевательства над святым покойником она не потерпит даже от него. Да, он был деспотом, да, его сместили, однако все обратно идет за ним и от него. И бармена чтоб затрагивал, не потерпит. Главправ подпирался им, священный автократ подпирается, посколь у Клюшки свои кинофирмы, ипподромы, игорные дома, пресса, концерны по производству оружия и электроники. Помощник Болт Бух Грея, как он сам со мной делился, тоже не бедней бармена.

— Вот что значит общение по уровням.

— Завидки взяли? И по уровням! — вдруг вся рассияла бабушка Лемуриха и позахохотала, точно дурнушка, истомившаяся из-за того, что за ней никто не гнался, и вот приволокнулся, да еще и отвалил щедрый комплимент насчет ее сдобных ста́тей.

Обрадованный поворотом ее настроения, Курнопай обнял бабушку Лемуриху и, как человек, чего только ни наслушавшийся о женщинах, подивился ее гиперболическим габаритам и пожалковал про себя, что не отыскался смолоду в Самии доблестный охотник на ее судьбу.

Прилетел вертолет и унес бабушку Лемуриху в сладостное столичное место — в правительственный центр.

16

Все сколько-нибудь значительное, что делалось в стране в эпоху Черного Лебедя, подавалось под знаком превосходства. За телевизионные заслуги бабушку Лемуриху и Курнопая возили на самую большую планетарную гидростанцию, в действительности не таковую, сооруженную в горной части Огомы. К периоду ливневых дождей, которые почему-то не начинались, уровень водохранилища до того снизился, что пришлось перекрыть шлюзы. Голое русло реки ужасало Курнопая, что бабушка Лемуриха, поглядывая на провожатого из студийной охраны, старалась пресечь как незрелую панику.

— Природа своевольничает. Города и селенья без воды. Главправ изыщет способ. Ночи не спит — изыскивает. Ежели для этой штуки Луну обратной стороной повернуть понадобится, изыщет.

Домой они возвращались через полмесяца. Ложе Огомы растрескалось. Не вытерпел Курнопай, укусил бабушку Лемуриху:

— Изыскал!

Из-за присутствия провожатого она сделала внуку степенное разъяснение.

— За короткий исторический срок он еще почище штуки изыскивал.

Курнопаю вспомнилась эта история после отлета бабушки Лемурихи, и он ощутил себя Огомой, в которую из водохранилища жизни не изливается ни струйки.

Фэйхоа, ожидавшая, что с часу на час в нем закончится внутренняя перестройка, не обнаружила обновления во взгляде Курнопая и приникла виском к его плечу.

«Перекрыли шлюзы, шлюзы перекрыли», — невольно повторилось в их уме, пока они в обнимку шли к пещере. Совсем скоро, через опустошенность надежд и воли, открылось в Курнопае чувство освобождения. Он не поверил ему. Самообман. Попробовал прогнать этот подлог, но чувство освобождения уверенно утвердилось в нем.

«САМ, великий САМ, — спросил он, — пути не оставалось… Как понимать? Я не сдался? А может, саванна сгорела, да исключено, чтоб она долго была без травы, кустов, ветра и солнца?»

И хотя глухота пространства была Курнопаю отзывом, чувство освобождения не затмилось в душе ни облачком. Со странным впечатлением открытия он обнаружил рядом с собой Фэйхоа, покорную ожиданию, когда очнется его любовь к тому, вокруг чего носились его переживания, будто ураганы вокруг Земли. Он отнесся к этому как к психопатической заморочи. Ничто на свете не равноценно Фэйхоа. Уж если кого-то стоит спасать от страданий, то прежде всего ее. А он, а он отодвигал, даже отшвыривал ее в забвение. Кого же обижать до самоубийственного отчаяния, если не самого близкого человека? Так получалось непредумышленно… Э, нет, он ловил себя на эгоцентрической жестокости, каялся, мечтал об искуплении, но не унимался. Волна. Провал. Волна. Провал.

О, какой желанной воспринималась Фэйхоа теперь! Такой желанной не была со дня посвящения. Ведь все, что позже… Кем оборачивался он на ее любовь и верность? Сексмонстром? Иначе не видит он ее как жертвой его плотской окаянности. Бесновался, лишь полный услажденьем самого себя. Пыточное услажденье. Он очнулся. Сейчас он нов. А как срывался: вершина, пропасть, вершина, пропасть. Фэйхоа все на вершине. О, желание. Знали, именно по себе знали сержантишки, во что преобразовывать окаянную энергию, заключенную в реакторы наших тел. В нерассуждение. В беспощадность. В неуклонную подвластность.

17