Сальватор

«В правительственную комиссию.

Господа!

Положение во Франции, пожелания патриотов и крики солдат требуют моего присутствия для спасения отечества.

Я требую пост командующего не как император, а как генерал.

Восемьдесят тысяч человек собираются под Парижем: это на тридцать тысяч больше того, что я хоть раз имел в своем подчинении во время кампании 1814 года, однако я три месяца сражался с огромными армиями России, Австрии и Пруссии, и Франция вышла бы победительницей из борьбы, если бы не капитулировал Париж; кроме того, это на сорок пять тысяч человек больше, чем было у меня, когда я покорил Альпы и завоевал Италию.

Даю слово солдата, что, отбросив неприятеля, я отправлюсь в Соединенные Штаты, чтобы завершить там свою судьбу.

Наполеон».

Генерал Беккер не позволил себе ни единого замечания. Как солдат, он понимал, что все это было возможно. Он уехал.

Наполеона снедало беспокойство. Впервые, может быть, мускулы его лица выдавали волнение его души.

Его гениальная мысль работала не переставая. Он представлял себе, что уже все исправил, все восстановил и диктовал мир, если не славный, то во всяком случае почетный, исполняя данное слово. Он покидал Францию не как беглец, а как спаситель.

Два часа он вынашивал эту соблазнительную мечту!

Он не спускал глаз с аллеи, по которой должен был возвратиться генерал, прислушивался к малейшему шуму. Временами его взгляд охотно останавливался на шпаге, брошенной поперек кресла. Он понял наконец, где его настоящий скипетр.

Значит, все еще было поправимо: приход Блюхера, отсутствие Груши! Его великая мечта 1814 года о сражении, которое под стенами Парижа похоронит неприятельскую армию, могла осуществиться! Несомненно, люди, к которым он обращался, поймут его правильно. Как и он, на одну чашу весов они положат честь Франции, а на другую — ее унижение; они не станут колебаться.

Перед глазами самообольщенного Наполеона мелькнуло что-то вроде молнии: это солнечный луч отразился от окна кареты.

Экипаж остановился, из него вышел человек: это был генерал Беккер.

Наполеон провел рукой по лицу, другую руку прижал к груди. Возможно, ему было бы лучше превратиться в ту минуту в мраморное изваяние?

Вошел генерал.

— Что? — поспешил спросить император.

Генерал с поклоном подал бумагу.

— Ваше величество! — начал он. — Вы, очевидно, по выражению моего лица уже догадались, что мне не удалось выполнить ваше поручение.

Император медленно развернул бумагу и прочел:

«Временное правительство не может принять предложения генерала Бонапарта и дает ему лишь один совет: уехать незамедлительно, учитывая, что пруссаки наступают на Версаль.

Герцог Отрантский».

Император прочел эти строки, и ни один мускул на лице не выдал его волнения. Прекрасно владея собой, он сказал:

— Прикажите готовиться к отъезду, генерал, а когда ваши приказания будут выполнены, предупредите меня.

В тот же день в пять часов пополудни император покидал Мальмезон.

У подножки своей кареты он увидел Сарранти: тот подал ему руку, помогая подняться в экипаж.

— Кстати, — спросил Наполеон, опираясь на его надежную руку, — предупредил ли кто-нибудь генерала Брейера, что он может продолжать двигаться к Парижу?

— Нет, сир, — отвечал Сарранти, — и еще можно…

Наполеон покачал головой.

— Ах, сир, — прошептал корсиканец, — вы потеряли веру во Францию!

— Это так! — подтвердил Наполеон. — Но я не верю уже и в свой гений.

Он сел в карету, дверца за ним захлопнулась.

Лошади поскакали галопом.

Необходимо было прибыть в Версаль до пруссаков.

XXVIII РОШФОР

Третьего июля, в тот же день как неприятель занял Париж, император прибыл в Рошфор.

Во все время пути Наполеон оставался печален, но спокоен.

Говорил он мало. Судя по нескольким вырвавшимся у него словам, он непрестанно возвращался мыслями к Франции, подобно тому, как стрелка компаса непрестанно показывает на север, но не сказал ни слова о жене и сыне.

Время от времени он брал щепоть табаку из табакерки генерала Беккера и вдруг заметил, что на крышке изображена Мария Луиза. Он решил, что ошибся, и склонился ниже.

Генерал все понял и протянул табакерку императору.