Сальватор

– Господин граф, – сказал аббат крикливым голосом (аббат был человеком низенького роста, коренастым, жирным и рябым – словом, очень некрасивым), – я являюсь владельцем и редактором некоего скромного журнала, чье название еще, по всей вероятности, вам неизвестно.

– Прошу простить меня, господин аббат, – прервал его будущий депутат, – но я, напротив, один из самых верных читателей «Горностая». Ведь так называется руководимый вами журнал, не правда ли?

– Да, господин граф, – ответил аббат со смущением и большим сомнением в том, что господин Рапт на самом деле является одним из самых верных читателей издания, которое еще не выходило в свет.

Но тут Бордье, не показывая того, что он все видит и слышит, хотя видел и слышал абсолютно все, понял недоверие аббата и протянул господину Рапту какую-то брошюру в желтой обложке.

– Вот свежий номер, – сказал он.

Господин Рапт посмотрел на брошюру, убедился в том, что она разрезана, и протянул ее аббату Букемону.

Но тот отвел ее рукой в сторону.

– Упаси меня Бог, – сказал он, – усомниться в ваших словах, господин граф!

Хотя в глубине души он в них очень сильно усомнился.

– Черт возьми! – сказал он самому себе. – Надо быть начеку! Мы имеем дело с сильным противником. Человек, у которого уже есть экземпляр журнала, который еще не поступил в продажу, должен быть крепким орешком. Будем осторожны.

– Ваше имя, – продолжал господин Рапт, – если и не является пока, но скоро наверняка станет одним из самых известных имен воюющей прессы. Мне известны не так много примеров острой полемики и имен публицистов, которые смогли бы подняться до ваших высот. Если бы все сторонники правого дела были столь же воинственны, как вы, господин аббат, то или я сильно ошибаюсь, или нам не пришлось бы вести столь длительную борьбу.

– Да, с такими полководцами, как вы, полковник, – тем же тоном ответил аббат, – добиться победы было бы, по-моему, очень легко. Именно об этом мы с братом и подумали сегодня утром, когда прочитали в вашем предвыборном манифесте ту фразу, где вы говорите, что для того, чтобы уничтожить врагов Церкви, все средства хороши. Кстати, позвольте, господин граф, представить вам моего брата.

И, толкнув вперед брата, сказал:

– Господин Ксавье Букемон.

– Талантливый художник, – с самой любезной улыбкой добавил граф Рапт.

– Как? Вы и моего брата знаете? – с удивлением спросил аббат.

– Я имею честь быть вам известным, господин граф? – тихо спросил своим противным фальцетом господин Ксавье Букемон.

– Я знаю вас, как знает вас весь Париж, мой юный мэтр, – ответил господин Рапт. – Хотя только понаслышке. Кто же не знает имен знаменитых художников?

– Мой брат вовсе не стремился стать знаменитым, – сказал аббат Букемон, набожно складывая ладони и покорно опуская взор. – Что такое слава? Тщеславное удовольствие от того, что вас знают люди, с которыми вы не знакомы. Нет, господин граф, мой брат силен верой. Ты ведь человек верующий, Ксавье? Мой брат признает только искусство христианских художников четырнадцатого и пятнадцатого веков.

– Я делаю только то, что могу, господин граф, – лицемерно произнес художник. – Но должен признаться, что никогда не надеялся даже на то, что мое скромное имя дойдет до вас.

– Не слушайте вы его, господин граф, – поспешил вставить аббат. – Он ужасно скромен и застенчив. И если бы я не подстегивал его постоянно, он ни шага вперед не сделал бы. Вы не поверите: он упорно отказывался пойти со мной к вам под предлогом того, что мы хотим попросить вас о небольшой услуге.

– Правда, мсье? – сказал граф Рапт, удивленный чрезмерной наглостью священника.

– Ведь так, Ксавье? Ну же, скажи честно, – произнес аббат. – Ты ведь отказывался пойти со мной, не правда ли?

– Это правда, – ответил художник, потупив взор.

– И напрасно я старался убедить его в том, что вы – один из самых заслуженных офицеров нашего времени, один из величайших государственных деятелей Европы, один из самых просвещенных покровителей изящных искусств во Франции. Из-за своей чертовой скромности, из-за ужасной щепетильности он ничего не желал слушать. И поэтому, повторяю, мне почти пришлось прибегнуть к насилию для того, чтобы привести его сюда.

– Увы, господа, – сказал граф Рапт, решив до конца померяться с ними в лицемерии, – мне не дано счастья быть художником, о чем я очень сильно сожалею. Да что такое воинская слава, что такое известность политического деятеля рядом с бессмертным венком, который Господь возложил на головы таких творцов, как Рафаэль и Микеланджело? Но если я и не имею такой славы, я по крайней мере имею счастье быть в близких отношениях с самыми известными художниками Европы. Некоторые из них даже, и я очень горд подобной чести, испытывают ко мне известную дружбу. Поэтому мне не стоит говорить вам, мсье Ксавье, что я буду счастлив, если среди них окажетесь и вы.

– Ну, Ксавье, – произнес аббат взволнованным голосом, поднеся к глазам ладонь, словно бы для того, чтобы смахнуть слезу, – что я тебе говорил? Обманывал ли я тебя, говоря о репутации этого несравненного человека?