Сальватор

Сами видите, дело было очень серьезным.

Бабилас упорно отказывался принимать пищу. Броканта безуспешно называла его самыми ласковыми именами, предлагала ему самое чистое молоко, самый сверкающий сахар, самые румяные бублики: до наступления темноты он так и простоял в той утомительной для собаки стойке, которую принял с самого рассвета.

Уже давно наступила ночь. Колокола на всех церквях пробили десять раз. Причем, как хорошо воспитанные люди, колокола не стали звонить одновременно, а предоставили право первыми начать бой самым старым храмам. Надо было укладываться спать! Бабилас возвратился в свою бочку в состоянии крайней тоски.

Вторая ночь прошла еще более неспокойно, чем первая: беднягу Бабиласа ни на секунду не отпускал кошмар. И если он на мгновение засыпал, то во время этого короткого забытья повизгивал так жалобно, что всем было ясно, что для его же блага ему лучше было не засыпать.

Броканта, словно заботливая мать у постели больного ребенка, провела всю ночь у бочки Бабиласа, нашептывая ему те нежные слова, которые только мать умеет подобрать, для того, чтобы унять боль своего дитя. И только на рассвете, когда беспокойство ее достигло наивысших пределов, она решила погадать на него на картах.

– Так он, оказывается, влюблен! – воскликнула она, раскинув карты. – Бабилас влюбился!

На сей раз, как сказал Беранже, карты были правы.

Из своего бочонка Бабилас вылез с мордой, еще более изможденной этой бессонной ночью, чем в прошлую ночь.

Хозяйка размочила ему в молоке печенье, но он, едва прикоснувшись к нему, направился к окну, как и накануне.

И, хотя на день святого Медара шел дождь, что обещало дождливую погоду на сорок дней, в этот день дождя не было. Мало того, кое-где из-за туч стали пробиваться лучи солнца. Это немного развеяло тоску Бабиласа.

День, действительно, обещал стать для Бабиласа счастливым: в то же самое время, как и два дня тому назад, он увидел, как мимо окна прошла белая собачка его грез! Та же самая аристократическая лапка, тот же самый элегантный вид, та же самая гордая и одновременно скромная походка.

Сердце Бабиласа забилось на двадцать ударов в минуту чаще, чем обычно. Он даже взвизгнул от радости.

Услышав этот визг, молодая собачка повернула голову. Но не из кокетства, а потому, что хотя и была очень невинна, но сердце у нее было нежное и она услышала в этом визге одновременно выражение любви и отчаяния.

И она снова посмотрела на Бабиласа, которого уже увидела краешком глаза.

Что же касается Бабиласа, который, после того, как видел ее только в профиль, увидел ее в анфас, то он задрожал всем телом. В молодости Бабилас страдал падучей и поэтому стал легковозбудимым. И теперь, задрожав всем телом, он принялся испускать такие нежные и жалостливые звуки, с помощью которых темпераментные существа выражают волнение, которое становится превыше их сил.

Увидев такое волнение, красивая собачка, которая, вполне возможно, разделяла эти чувства, прониклась жалостью и сделала несколько шагов в направлении Бабиласа.

А Бабилас, толкаемый инстинктивным чувством, собрался уже было выпрыгнуть из окна, но тут услышал сказанные суровым тоном слова:

– Карамель, ко мне!

Это был явно голос хозяина, поскольку Карамель, посмотрев на Бабиласа, поспешила выполнить команду.

Бабилас, как мы уже сказали, собрался было выпрыгнуть из окна, но этот голос остановил его. Может быть, его удержала мысль о том, что он сможет скомпрометировать Карамель, а возможно, он не выпрыгнул, движимый менее рыцарским чувством самосохранения? Этого нам знать не дано.

Как бы то ни было, но Бабилас снова опустился на задние лапы и, ударя передними по подоконнику, вскричал:

– Карамель! Какое красивое имя!

И затем стал повторять на все лады:

– Карамель! Карамель! Карамель!

Вполне возможно, что нашим читателям эта кличка не покажется такой уж красивой, как утверждал Бабилас. Но она так хорошо подходила ко внешнему облик у той, что ее носила, что Бабиласу, влюбленному в обладательницу этой клички, нравилась и сама кличка.

Итак, Карамель, подчиняясь суровой команде хозяина, вернулась к нему, понурив голову, предварительно бросив на Бабиласа, как мы уже сказали, полный глубокой нежности взгляд.

Состояние, в котором пребывал Бабилас в течение двух предыдущих дней и ночей, было столь безнадежным и отчаянным, что этот взгляд Карамель показался ему просто-напросто райским блеском.

И произвел на него такое действие, что, проводив взглядом Карамель, до того как она, как и накануне, скрылась за поворотом улицы Вьей-Эстрапад, Бабилас отскочил от окна, проявляя при этом радость при помощи тех манер, к которым обычно прибегают все собаки, когда хотят выразить свою радость: запрыгивать на стулья, становиться на задние лапы, ловить свой же собственный хвост, задирать приятелей, ложиться на пол, горделиво прохаживаться, – словом, он продемонстрировал весь репертуар приемов, позволявших показать, что он охвачен неописуемым восторгом.

Сначала его приятели подумали, что он сошел с ума. И, будучи в душе добрыми собаками, забыли обиды и стали искренне его жалеть.