Салават Юлаев

- Я бы ни за что не повел! - воскликнул Сулейман. - Что он посмеет сделать? Салавата все любят... Салават песни поет... Пусть Бухаир попробует натянуть лук Ш'гали-Ш'кмана!..

Салават, внутренне польщенный словами брата, скрыл честолюбивую усмешку.

- Мало жил, мало видел ты, Сулейман, - произнес напыщенно Салават. "Что знает живший долго? Знает лишь видивший многое!.."

Сулейман недоверчиво поглядел на него.

- Поседеешь на сорок лет раньше, если тебя послушать, - сказал он.

Порешили, что утром Салават доставит подарок писарю.

Оставшись вдвоем с Салаватом, Амина болтала без умолку.

Она рассказывала ему о себе, о том, как отец, мать и брат ее убеждали, что Салават погиб, и уговаривали выйти замуж за другого, как один только толстый Кинзя оставался ему верен в каждый раз находил приметы того, что Салават возвратится домой. Он даже учил Амину гадать по стружкам, брошенным в реку, по камням и, наконец, научил наговору на дым от коры со скрипучей березы. После этого заклинания Салават должен был возвратиться во что бы то ни стало. Кинзя верил в это так же, как и Амина, свято и непреложно... И вот Салават возвратился...

От Амины Салават узнал о том, почему все так его слушали и заступились за него перед старшиной: он узнал, что разогнанные им рабочие больше уже не возвратились на место разрушенной стройки и не стали делать плотины.

Произошло ли это потому, что разведанные поблизости богатства недр обманули ожидания заводчиков, потому ли, что недра других участков оказались богаче, но то, что плотины не стали строить, заставило деревню считать Салавата своим избавителем, и, несмотря на его молодой возраст, он прослыл в своем юрте героем, он почти превратился в легенду, и его возвращение стало событием.

Салават был достаточно умен, чтобы это попять из беспорядочной болтовни Амины.

- Ты больше уже не уйдешь, не уйдешь, Салават? - дознавалась она. Тебе больше не надо прятаться от солдат?..

- Как знать! Столько времени миновало. Собака лаять устанет, а волк ведь ходить не перестанет! Отец обещал всем начальникам подарить по кобыле и по две.

- А Бухаирке?

- Я к писарю сам поутру отведу арабского аргамака.

- Тогда останешься дома? - спросила она.

- Останусь, кзым. Буду жить дома. У нас будет пять косяков лошадей, большая отара овец, ты мне родишь сына, потом другого, потом третьего, четвертого...

Салават, перечисляя, откладывал на пальцах, и Амина, улыбаясь, в темноте кивала каждому из его утверждений.

- Потом пятого, шестого, седьмого, - продолжал перечислять Салават.

- А дочку? - обиженно прервала Амина.

- Не дочку, а трех, - поправил Салават. - Ты родишь семь сыновей и трех дочерей, а я все буду жить дома... Я заведу себе восемь соколов и каждому сыну дам по одному. Восемь арабских аргамаков... Восемь коней будут стоять возле нашего коша, двадцать одна невестка будет покорна тебе... У меня будет большая белая борода и вот тако-ое пузо... У нас будет двести внуков, и будут бегать вокруг наших кошей.

Они хохотали, бегали, как дети, пользуясь тем, что в кунацкой, где их устроила мать Салавата, никто их не слышал.

- Салават, ты жил с русскими... Ты не женился на русской? Русская не любила тебя? - спрашивала, ласкаясь к нему, Амина.

И Салават был счастлив, что может ей доказать свою нерастраченную любовь, нежность, верность и получить в обмен такие же доказательства...

Поутру на голубом аргамаке Салават подъехал к кочевке Бухаира. Оставив коня, он вошел к писарю.

Бухаир указал на подушку, прося сесть, но Салават остался стоять у порога.

- Отец послал меня отвести коня в подарок тебе, - сказал Салават. Тебя все боятся здесь, писарь, а я не боюсь.

- Все знают, что ты никого не боишься, - сказал Бухаир то ли с насмешкой, то ли серьезно.

- У меня есть еще новые подковы на все четыре ноги этому жеребцу, перебил Салават. - Но жеребец полюбился мне самому, а подковы вот...

Салават достал из-за пазухи пару подков.

- Вот, - сказал он, - вот я ломаю из них две, как черствую ржаную лепешку. - Салават разломил подковы и бросил обломки к ногам Бухаира. Теперь пиши донос русским, что я возвратился и возмущаю народ. Вот вторая пара. Возьми, чтобы подковать свои ноги: если захочешь предать меня русским, тебе придется бежать далеко.

Писарь поднял подковы и весь напрягся, не желая уступить первенство Салавату, разломил одну, за ней и вторую, небрежно швырнул на землю, словно не придавая значения этому.

- Ты глупость сказал, Салават! Садись... - настойчиво указал Бухаир. Ты вчера говорил про новый закон. Расскажи мне, - неожиданно попросил он.

Салават с недоверием взглянул на писаря.

- Бухаира никто не знает, - сказал писарь. - Русские верят мне, потому что меня не знают. Башкиры не верят и тоже лишь потому, что не знают... А ты? Ты много ходил, много видел. Ты тоже не можешь узнать человека, взглянув ему прямо в глаза?

- Ты можешь? - спросил Салават.

- Я увидел, что ты не сам меня заподозрил, - сказал писарь. - Старик испугался меня и послал тебя... Старшина стал трусом, боится вчерашнего дня и своей собственной тени... Не правда? - спросил Бухаир.