Салават-батыр

При этих словах цесаревич вздрогнул, потом побледнел и обмяк. От его высокомерия не осталось и следа. Он затрясся от страха и упал перед императрицей на колени.

— Ваше величество, матушка, не гневайтесь, Бога ради! Лукавый меня попутал. Умоляю вас проявить великодушие и простить меня, — пролепетал Павел.

Взгляд Екатерины чуть потеплел.

— Ну, полноте, друг мой. Поднимись! Великому князю — наследнику царского престола — не пристало на коленях стоять!

Тот неуклюже поднялся, плюхнулся в кресло и, съежившись, приготовился выслушать суровый приговор.

Но Екатерина не стала ничего предпринимать. Простив сына на словах, она продолжала следить за ним. А вот Андрея Разумовского решила на всякий случай удалить и сослала его в Ревель. Правда, через несколько месяцев императрица вдруг передумала и отправила его в Италию на дипломатическую службу. С Никитой Паниным императрица предпочла не связываться. Втайне ненавидя своего противника, она щедро осыпала его милостями и наградами.

Павел тяжело переживал унижение и еще пуще злился на мать. Выстраивая планы захвата власти и мести, он отыгрывался лишь в мечтах и во сне. Цесаревич часто видел себя гордо гарцующим на коне во главе повстанческой армии, которую он вел к столице, чтобы отвоевать престол. А однажды явился к нему во сне сам Петр. Он загородил Павлу путь и, покачав головой, с сочувствием промолвил: «Бедный, разнесчастный ты мой Павел…».

Видно, неспроста приходил к нему великий прадед и пожалел его. Значит, впереди цесаревича не ждет ничего хорошего. Тот зловещий сон произвел на Павла угнетающее впечатление и навечно запал ему в душу.

День за днем прошла одна неделя, потом другая. Счет пошел уже на месяцы, а настроение Павла Петровича все не менялось. Как будто кто-то вытянул из него душу — он стал казаться себе тряпичной куклой. И лишь прежняя его ненависть к матери все еще клокотала где-то в самой глубине его сердца. Пожалуй, только за счет этого чувства и своей мечты он и продолжал существовать и двигаться. Торопя события, Павел Петрович еще не знал, что путь его к кратковременной власти растянется не на один десяток лет.

* * *

Сделав над собой усилие, цесаревич вышел на свежий воздух. Беспрестанно ливший всю ночь дождь к утру прекратился. Он поднял глаза к небу. Растрепанные грязно-серые тучи неслись и неслись куда-то на восток — туда, откуда вел к Казани свое многочисленное войско только что простившийся с преданным ему Салаватом-батыром Емельян Пугачев.

XXI

Едва успел Пугачев со своим войском переправиться через Каму, как поднялось население Прикамья и Поволжья. Руша заводы и помещичьи имения, люди делили между собой достававшееся им добро.

На вторые сутки после переправы Пугачев захватил Боткинский завод, через три дня после этого — Ижевский, после чего взял курс на Елабугу. Он неотвратимо приближался к Казани.

В городе поднялась паника. Бывший шеф казанского дворянского корпуса генерал-майор Ларионов заблаговременно отбыл в Нижний Новгород. Перепуганный губернатор Брант отправил нарочного в Петербург, требуя срочной помощи, и то и дело рассылал депеши с информацией о продвижении повстанцев орудовавшим неподалеку карательным отрядам. Вместе с комендантом Баннером и полуторатысячным войском он усиленно готовился к обороне, вооружая гражданское население Казани.

Раздобыв через своих разведчиков эти сведения, Пугачев решительно двинул свои силы к Казани.

Когда до города оставалось верст семь, его двадцатитысячное войско расположилось на привал. В тот же день, одиннадцатого июля 1774 года, в повстанческий штаб, находившийся рядом с Троицкой мельницей, явились семьдесят человек из Татарской слободы. Они подтвердили информацию о малочисленности вражеских сил, ожидавших повстанцев на Арской дороге, и, попросив не трогать их селение, стали настаивать на немедленном штурме города.

«Как же быть? То ли начинать, то ли повременить…» — колебался Емельян Пугачев. Если подумать, должно быть, сама судьба привела его на этот раз в Казань во главе огромного войска. Это не то, что в первый раз, когда его доставили сюда в декабре 1772 года и заключили в казанскую тюрьму. Здесь Пугачев познакомился с бывшим купцом Парфеном Дружининым, чьи родственники помогли ему бежать из темницы и укрыться от властей. И вот он явился сюда опять, но уже по своей воле. Знать бы только наперед, чем все это кончится…

Пугачев вызвал к себе Долгополова.

— Что, Ефстафий Митрофаныч, как живется-можется?

— Слава Богу, Ваше величество, терпеть можно, — кисло ответил тот.

— А скажи-ка, любезный, веришь ли ты, что я и есть царь Петр Федорович?

— Верю.

— И что Павел Петрович мой сын, тоже веришь?

— Как не верить, ежели он самолично мне порученьице давал к вашему величеству подарки доставить?