Сад утрат и надежд

– Не больше, чем для тысяч других английских семей, – сказала мать и, протянув руку через широкий стол, похлопала по голой руке дочери. Джульет взглянула на руку матери, на знакомые пальцы, длинные, с круглыми подушечками, на обручальное кольцо с сапфиром и бриллиантом. – Вот что делает война. Дядя Джон не был трусом, просто он был контужен и страдал потом всю жизнь. Иногда ему приходилось выйти из комнаты, иначе у него закрывались глаза и он бредил. Еще у него были кошмары из-за крыс. Ужасные кошмары.

– Да. Крысы. – Отец Джульет широко раскрыл глаза. – Я и забыл. Он был добрый, и мухи не мог обидеть, но абсолютно боялся крыс. Одно время мы жили у него и пошли гулять в старый порт. Там мы сели в ресторанчике, заказали вина. Было сумеречно. Вдруг из деревянного гаража выскочила крыса и побежала через площадь. Джон закричал. Я никогда не слышал ничего подобного. Он не мог остановиться. Всю обратную дорогу мы вели его под руки, он не мог идти сам, его трясло, пот лился по его лицу. Ужас. Тогда он был глубоким стариком под девяносто, но еще крепким; он прожил там половину столетия, любил свежий воздух, море и… другие развлечения. Пожалуй, то происшествие ослабило его. Вскоре после этого он заболел воспалением легких.

– Я тоже забыла. – Мать сидела с опущенной головой, но тут подняла лицо. – В наши дни, конечно, мгновенно определили бы, что у него посттравматическое стрессовое расстройство. Ему следовало бы пройти интенсивную психотерапию. Но, конечно, в те годы об этом не могло быть и речи. Он был очень приятным человеком, Джульет, – сказала мать и сжала руку мужа.

– Но почему он не вернулся? – Джульет потерла глаза. – Почему вы не познакомили меня с ним, не брали меня во Францию? Ведь вы ездили к нему. Вы поэтому купили там дом?

– Мы не подозревали о его существовании, пока он не появился тут. И что могли мы сделать? Мы остро чувствовали, что Джону была нужна семья после стольких страданий. Но он не хотел, чтобы люди узнали, что он дядя Майкла. Он страшно боялся, что об этом узнают.

Отец кивнул:

– Но я просто не мог его бросить, хоть он и появился неожиданно. В конце концов, он был мой дядя. – Отец нахмурился.

– Конечно, Стелла была замечательной, – сказала мать довольно вяло и снова похлопала мужа по руке. – Но с того дня у нее появились странности. Любое упоминание Джона выводило ее из себя. Я подозреваю, что она всю жизнь строила миф о своей семье и боялась, что он разрушится… Нам было просто неловко смотреть, как она разговаривала с ним. Она просто… Я никогда прежде не видела, чтобы она так себя вела, да и потом тоже. Как будто Джон щелкнул тумблером.

– Что она делала?

Родители переглянулись.

– Я не могу даже это объяснить, – ответил отец после паузы. – Она не позволила ему ни минуты остаться в доме. Вот и все.

– Да, все так и было. Потом папа догнал его – у дороги…

– Он уходил и сказал мне, чтобы я не расстраивал мать. Что ему ужасно неловко и что не надо было вообще приходить сюда. А я сказал, что мы через месяц поедем во Францию, и попросил разрешения заехать к нему. Спросил его адрес.

– И он сообщил, что живет в Бретани. Знаешь, твой отец очень умный, – добавила Элви.

– А я сказал – правда, Элви? – «Боже мой, мы едем как раз в Бретань, как тесен мир!» – Отец заморгал, и Джульет, глядя на него, удивилась тому, что прежде никогда не замечала, какое у него доброе лицо. – Понимаешь, я не мог его отпустить. Просто не мог. И мне, к сожалению, было трудно смириться с тем, как мама обращалась с ним и как отказалась вообще говорить о нем. Вот так. Мы и поехали.

– Бабушка говорила об этом. Все время.

– Правда?

– Да, папа. Только я вот чего не поняла: он сказал тебе, что сделал с картиной? Он упоминал когда-нибудь об этом?

– Понимаешь… – Отец смутился. – Понимаешь, он вскользь говорил об этом несколько раз, но меня это не интересовало. Ты меня знаешь. Я не очень интересовался Недом Хорнером. Я понимаю, что надо было. Дорогая моя, мы гордимся тобой, потому что ты понимаешь его и исследовала его творчество. Но сам я никогда не понимал его. Вообще не интересовался живописью. Я люблю строительство. Мама разозлилась на меня, когда я стал инженером-сметчиком. Подозреваю, что она хотела, чтобы я поступил в художественный колледж. Продолжил семейную традицию.

– Но, папа, – он вообще говорил тебе, что это «Сад утрат и надежд»? Или тебе было безразлично?

– Джон просто сказал, что у него была одна из картин Неда и что он избавился от нее. Понимаешь, когда я рос, Нед Хорнер был ужасно немодным художником. Практически никому не нужным.

– Ты помнишь, как кто-то из твоих друзей по «Империалу» увидел картину Неда в лавке старьевщика на Кингс-роуд? И он еще просил у кого-нибудь из вас денег, чтобы купить ее? – спросила Элви.

– Да. Это была «Жена художника и ее собачка» или типа того. Старина Джерри. Он интересовался викторианским искусством, а мы смеялись над ним. Мы убедили его не покупать ее. Сказали, что это неразумная трата денег.

– Боже мой, – беспомощно пробормотала Джульет. – Ты по-прежнему видишься с ним?