Сад утрат и надежд

Ты думала, что я рассердилась на тебя после твоей помолвки, потому что хотела, чтобы ты вышла замуж за Эва? Нет, не поэтому. Во многом я знаю Эва лучше, чем моего родного сына. Он хороший, добрый, милый ребенок, но он сделал бы тебя несчастной. Или, пожалуй, можно сказать по-другому: я не хотела, чтобы ты вообще выходила замуж. Тем более тогда. Выйдешь замуж второпях, расхлебывать будешь долго: браки распадаются, люди меняются – я не хотела, чтобы ты прошла через это, но теперь мы имеем то, что имеем. Девочкам с детства внушают, что они должны быть с кем-нибудь. На самом деле это огромная ложь.

Пожалуйста, переезжай сюда, когда я умру. Пожалуйста. Я так скучаю по тебе, Джульет. Мне так грустно говорить тебе правду, но ты узнаешь ее когда-нибудь. Я слишком стара, чтобы взять телефон и позвонить тебе, и мне ужасно не симпатичен твой муж. Вот такие дела. Я не хочу больше жить: я очень надеюсь, что скоро умру, а ты знаешь, какая у меня сильная воля. Думаю, что в скором времени я покину этот мир и снова встречусь с мамой.

«Построй себе дом в Иерусалиме и живи здесь, и никуда не выходи отсюда». 3 Царств 2:36

День за днем тянулись однообразно, скучно, тяжело; постоянно висела угроза, что Санди даже после выздоровления не вернется к норме. Мэтт уезжал в Лондон и возвращался через день; его приезд всегда сопровождался кризисом. Он абсолютно замечательно общался с Санди, знал, как его развеселить, рассмешить, но часто это означало, что Санди перевозбуждался, общаясь с ним, и потом катился под горку – истерично рыдал, у него поднималась температура. Еще Мэтт орал на докторов – на одного из них, доктора Макинтоша, который высокомерно держался, употреблял непонятные термины и явно считал неуместными какие-либо вопросы; так что Джульет даже радовалась в душе, когда Мэтт вскакивал и орал на него: «Объясняйся по-человечески, парень!» Но в остальном ей хотелось, чтобы он держался спокойнее. Хотя как он мог? Как все они могли?

Один глаз Санди так ничего и не видел; доктора не были уверены, что это когда-нибудь исправится, но Санди был такой маленький, и они не могли сказать ничего определенного. Практичная и не склонная к унынию Джульет пыталась примириться с этим, а Мэтт настаивал, что они могут «что-то с этим сделать». Его настойчивое стремление сделать вещи лучше было заразительным: она уже успела забыть об этом. В ресторане он всегда просил, чтобы они пересели за более удобный и хороший столик; при ремонте он в последнюю минуту менял краски; когда готовил замысловатое блюдо, он мог все выскрести и выбросить, если что-то шло не по рецепту. Это было завидное качество, теперь она это понимала. Но как утомительно быть таким человеком. Или жить рядом с таким человеком.

Вдобавок большая берцовая кость Санди была сломана в двух местах, и, когда Санди подрастет, потребуется еще одна операция. Шрам на голове заживал, и во всех других отношениях все шло нормально, только малыша раздражала необходимость все время оставаться в постели. Назревала новая проблема: как уберечь его от огорчений из-за недееспособности, когда он вернется домой. Мэтт уже строил планы. «Мы сделаем ему мини-тренажер. Я попрошу Гэва сколотить что-нибудь в его мастерской. Необязательно что-то дорогое, Джульет. Обещаю. Там будут планки на разном уровне, а в „Амазон“ мы закажем эластичную ленту и, может, маленькие гантели. Я сделаю для Гэва чертеж».

Джульет питалась как попало, носила странную одежду, найденную в гардеробе, спала, когда удавалось, но только не ночью, когда она лежала, сжав старую подушку, глядела в потолок и ждала, когда сможет выйти в сад и полоть, подрезать, поливать, подкармливать, подвязывать. Заботиться о саде, держать все под контролем, и сад, казалось, благодарил ее за это.