Сад утрат и надежд

Обладание, владение – забавные слова, поскольку они предполагают объект, принадлежащий обладателю, владельцу, но умалчивают о том, что этот объект подвергается насилию и оскорблениям со стороны обладателя и потихоньку деградирует. Эндрю владел мной и – пока не ушел на войну – превратил мою жизнь в жалкое существование. В результате я много лет не могла любить моего сына. Пожалуй, я никогда его не любила, во всяком случае любила не так, как должна была. Твой дорогой отец фактически никогда не жил здесь. Он не был привязан к этой земле, этому небу и деревьям. Он жил и, как я полагаю, живет и сейчас вместе с твоей матерью во Франции на маленьком клочке земли, в маленьком домике с видом на сосны и скалистый берег моря. Вообще-то, это недалеко от того места, где был убит его отец.

После гибели Эндрю я ношу свою прежнюю фамилию, но от фактов никуда не денешься. В церкви осталась запись, и там черным по белому наши подписи. Я счастливо жила с мамой все года, а потом явился он и поработил нас. Я сама позволила ему это, вот в чем дело. Какой я была дурой. Он всегда ходил в сапогах и клал ноги на кофейный столик в мамином кабинете. Крошечный недостаток, я понимаю, но, как это часто бывает, крошечные недостатки собираются воедино, все эти досадные мелочи – как человек разговаривает в деревне со старым дауном, не причиняющим никому вреда, как обращается с животными, как благодарит тебя за что-то, где оставляет одежду перед сном, – они крутятся все быстрее и быстрее и в конце концов перестают быть отдельными и крошечными, сливаются в вихрь, циклон, и он затягивает тебя, сбивает с ног, поднимает в воздух и снова швыряет на землю, избитую и переломанную.

Я вычеркнула его из истории нашего дома. Его мертвое тело я не видела, он не похоронен на нашем кладбище. Он мог вообще не существовать, бедняга Эндрю, если бы не тот факт, что Майкл и ты происходите от него, только – о! – мне хочется думать, что ты другая. Ты наша, ты связана с нашим домом, а не с ними. Гены, гены, они не так и важны, правда?