Саботаж

Он смотрел на Фалько с неподдельной симпатией. Познакомились они, когда Мария впервые привела того в «Блаунахт», и виделись каждый раз, как ему приходилось бывать в Берлине. Сначала Фалько думал, что Мария и трубач состоят в браке, предоставляя друг другу полную свободу, но потом догадался о наклонностях Мелвина. Американский музыкант и выжившая африканка жили как брат и сестра в номере отеля «Ам Цоо». С Фалько, который в ту пору звался Хуан Ортис, не было ни сцен ревности, ни скандалов: с помощью обычных своих методов – забавных историй и обаяния доброго малого – он завоевал расположение трубача. В тот первый день они втроем долго шлялись по ресторанчикам и кафе Курфюрстендамм, а потом обосновались в гриль-баре «Шербини», и Фалько не моргнув глазом (благодаря «алька-зельцеру» и двум таблеткам кофе-аспирина) оплатил астрономический счет. А на рассвете, когда Мария и Мелвин отыграли свою программу, трубач, стоя на тротуаре с футляром под мышкой, с сигаретой во рту и в шляпе на затылке, по-библейски простер руку и кротко благословил пару – роскошную негритянку и красавчика-белого, которые, держась за руки, обернулись на прощание, прежде чем исчезнуть в глубине темной улицы на пути к отелю Фалько.

– А что там вышло у тебя с этим американцем… с Гейтвудом? – спросил Акажу.

Невинный взгляд Фалько убедил бы даже средневекового инквизитора.

– Понятия не имею. Почему ты меня спрашиваешь?

– Служитель при туалете сказал мне, будто у вас вышел крупный разговор.

– Это такой старичок, что ли?

– Да.

– Нет, ничего подобного не помню.

– Гейтвуда нашли на полу, с разбитой физиономией. Нам пришлось незаметно вывести его через черный ход и погрузить в такси.

– Упал, наверно. – Фалько сделал еще глоток. – Мне показалось, он малость перебрал.

– А-а, вот в это верю.

Мелвин, вертя в руках свой стакан, слушал их разговор:

– Что, правда?! Да это же знаменитый американский писатель…

– …Которому в моем клубе набили морду, – вздохнул Акажу. – Это портит репутацию заведения.

Он подсел к Фалько:

– Ты так и не рассказал, что делаешь в Париже, сеньор Ортис.

– Гасан.

– Ладно, сеньор Гасан. Каким ветром тебя сюда занесло?

– Тем же, что и в Берлин заносило. Дела.

– Уж не те ли, которые ты проворачивал с твоим приятелем из гестапо?

– Более или менее.

Акажу встопорщил ус безразличной усмешкой. И в его мире, и в мире Фалько границы всегда были зыбкими и смутными. И легче иметь дело с такими людьми, чем с моралистами.

– Мутная вода, а? – Он взглянул с интересом. – Хорошо рыбку ловить?

– Тем я и занят.

– А что за кошмар в Испании? Ты-то как объясняешь то, что там творится?

Фалько рассматривал свой бокал.

– Тут не надо быть семи пядей во лбу. Коммунизм, анархизм и фашизм проникли в плоть народа, который столетиями мечтал свести счеты с самим собой… И который, по большей части, не умеет читать и писать.

Акажу блеснул золотым зубом:

– Растолковал, спасибо. И кто, по-твоему, победит?

– Ей-богу, не знаю.

Они молча переглянулись.

– А ты на чьей стороне, позволь спросить?

– Непременно нужно быть на чьей-то стороне?

– Обычно иначе не бывает.

Фалько отставил бокал и снова взял в руки трубу. Поднес ее к губам. Взял несколько медленных печальных нот.

– А в Европе будет война? – осведомился Мелвин.

– Будет, наверно. – Фалько отвел трубу в сторону. – Желающие найдутся.

– Говорят, Республика очень хочет, чтобы заварилась большая каша. Да и Франко тоже.

– Может быть.

– А скажи, Париж в этом смысле как? – озабоченно осведомился трубач. – Безопасное место?

Фалько отсоединил мундштук, вытер его платком, на котором еще виднелись следы, оставленные помадой Марлен Дитрих. Он думал о пансионах и дешевых кафе, ежедневно заполняемых сотнями тех, кто бежал от тюрем, концлагерей и пули в затылок, и страдает от подозрительности парижской полиции, и живет под угрозой высылки или депортации. Несчастные жертвы всех европейских кораблекрушений оседают в Париже без денег, без паспорта, без будущего.

– Не знаю, что тебе сказать. Судя по тому, как оно все идет, скоро в мире вообще не останется безопасных мест.

– Не хочется возвращаться в Миссури, поджав хвост, – сказал Мелвин. – Я в свое время еле оттуда выбрался… Сколько лет колесил по пыльным дорогам в драных автобусах, сколько играл за гроши по убогим кафетериям. Здесь я все же выбился в люди. Ну, или мне так кажется.

– У Франции мощная армия, – вмешался Акажу. – Так что можешь подтираться «Фёлькишер беобахтер» – и ничего тебе за это не будет.

Но Мелвин по-прежнему пребывал в сомнениях. Он допил свой стакан и сказал недоверчиво:

– Это пока.

Фалько снова присоединил мундштук и отдал трубу владельцу.

– Франция прогнила. И не надо обольщаться, что сейчас у власти Народный фронт. Генералы у нее – сплошь реакционеры и антисемиты. Нападут немцы – половина французов перейдет на их сторону. А вам снова придется удирать.

Мелвин уныло покачал головой:

– Даже англичане – и те заигрывают с Гитлером. А мои заокеанские земляки умывают руки.

– Нет, ты не прав, – возразил Тони. – А народ? Рабочие и всякие левые…

Фалько достал портсигар и пустил его вкруговую. Все достали по одной.