Саблями крещенные

Голембский тут же заподозрил в его солидарности какой-то подвох, взгляд его сделался настороженным, однако понять истинный смысл безобидно-заумной реплики француза так и не сумел. Да и не было времени. Пока они изъяснялись, стоя у ворот усадьбы, к повозочной крепости подскакал один из драгунов, посланных полковником в разведку.

— Повстанцы уже рядом! Они движутся не через село, а по лесу, — указал он острием сабли на чернеющую позади дома Зульского — в каких-нибудь двухстах шагах от повозок — опушку. — Наверное, готовятся ударить с двух сторон.

— Именно там мы их и встретим, — мужественно улыбнулся полковник и приказал перебросить на «лесной фланг» еще два фальконета. А на колокольню церкви, в подкрепление солдатам, создавшим небольшой лагерь возле храма, направил десяток солдат с ружьями и татарскими луками. Эта десятка, сменяя друг друга, должна расстреливать нападающих с поднебесной высоты под перезвон колоколов. К ним и присоединился Шевалье, выпросив у обозников лук и колчан со стрелами. Хорунжий, командовавший гарнизоном церкви, знал, что Шевалье неплохой лучник, и охотно принял его в свой гарнизон.

Однако сам странствующий летописец решил, что участие в бою примет лишь в том случае, если гайдуки будут штурмовать церковь, то есть когда нужно будет защищать свою собственную жизнь. Колокольня же понадобилась ему для того, чтобы хоть один раз в жизни увидеть поле сражения как бы с высоты птичьего полета.

Пробегая вместе с отделением мушкетеров-лучников мимо дворовых построек усадьбы Зульского, он лицом к лицу столкнулся с конюшим Орестом. Тот застыл перед ним с таким видом, словно рядом опустился с небес архангел Михаил.

— Я не должен был появляться здесь живым, понимаю, — ухватил его за грудки Шевалье. — Многих ты отправил туда, к этой подольской фурии [16]на погибель?

Орест ничего не ответил. Но Шевалье обратил внимание, как вдруг ожесточился взгляд этого рослого сорокалетнего крестьянина, и вместо страха в глазах его появилась ненависть.

— Но меня-то ты за что?! — чуть смягчил свой тон странствующий летописец. Он запросто мог бы зарубить этого негодяя прямо здесь, и потом спокойно объяснить и Зульскому, и полковнику, почему прибег к этой расправе. Однако Пьеру не хотелось проливать здесь чью-либо кровь. Он не хотел выступать на чьей бы то ни было стороне, не желал преисполняться ненавистью. Хотя чувствовал, что выдержать эту линию своего почти апостольского поведения вряд ли удастся. — Я ведь не польский офицер, я — француз. И приехал сюда не воевать. Разве я не говорил тебе об этом?

— За что? — хищно оскалился конюший. — За то, что прибыл сюда с ними, — кивнул в сторону суетившихся у каменной ограды поляков, превращавших приусадебную стену в крепостную. — И за любовь, которую эта женщина вынуждена дарить всем, кого к ней подошлет пан Зульский. А он приберегает ее только для родовитых гостей, которым осточертели худосочные костлявые паненки. Этих мы, правда, убиваем не всех. Спасаем Христину от гнева самого Зульского.

— Тебя надо бы посадить на кол, как тут у вас это принято. Но моли Господа, что мне сейчас не до тебя, — отпустил его свитку Шевалье.

— Я тоже на вас не лют. Спаслись — и Господь с вами. Второй раз туда не поведу…

— Это я во второй раз поведу тебя к этой сатанистке, так что лучше исчезни на то время, пока я здесь.

— Поблагодарили бы все-таки за эту ночь, господин француз, — бросил Орест вслед удалявшемуся летописцу. — Ночь с Христиной стоит двух таких паршивых жизней, как ваша или моя!

38

— Эй, баронесса фон Вайнцгардт! Вам хорошо известно, что этот замок по праву принадлежит мне. Поскольку когда-то его владельцем являлся мой отец.

— Ваша родословная, барон Михаэль, меня совершенно не интересует. Как и перечень бывших владельцев моего замка.

— Зато они интересуют меня. И я добьюсь своего, не будь я бароном из рода Вайнцгардтов! — Михаэлю едва перевалило за тридцать, однако непомерно располневшее тело его уже в этом возрасте превратило барона в преждевременно состарившуюся человеческую развалину. Жирные телеса его свисали по обе стороны на удивление тощей лошадки, словно два мешка с овсом.

— Даже нашему роду время от времени не везло на достойных представителей, — с печалью в голосе заметила Лили.

Михаэль остановился по ту сторону подъемного моста, чуть впереди двух десятков своих воинов. Все они были вооружены мечами и копьями, а в притороченных к седлам кобурах тускло поблескивали на солнце инкрустированные рукояти пистолетов и стволы австрийских ружей. Сам барон Вайнцгардт был затянут в навешанную на сыромятную воловью кожу кольчугу, и от этого казался еще более громадным и необъятным. Большой круторогий шлем, извлеченный, очевидно, из семейного музея и доставшийся барону от кого-то из далеких предков, сливался с густой неухоженной бородой, делая его похожим на вождя древних германцев.

— Чего именно вы собираетесь добиваться? — спросил Кобург, тоже выступая чуть вперед из отряда Лили.