Саблями крещенные

Шевалье вновь метнул взгляд на сваленную в кучу одежду, на валявшиеся между лавкой и кроватью сапоги. Он срывал с себя все, что могло помешать оказаться в постели, рядом с Христиной. А было уже за полночь, и он дорожил каждой минутой, проклиная себя, что так долго просидел за столом, что так мало нежил эту женщину.

«Если я сейчас поднимусь, он ворвется и застанет меня голышом, — со стыдом и гневом рассудил Шевалье. — Он так и изрубит меня — голого, на глазах у Христины. И добро бы сразу, а то ведь еще унизит, поиздевается. Тем более что пришел этот гайдук, очевидно, не один».

— Нет! — вскрикнула женщина, и Шевалье услышал, как она всем телом навалилась на дверь. Христина упиралась в нее, оставаясь последней его защитницей. — Ты не войдешь туда!

Теперь нельзя было терять ни минуты. Шевалье метнулся к двери, взял ее на железный засов и бросился к одежде. Прежде всего, кавалерийские рейтузы и ботфорты…

— Всех предыдущих ты почему-то не защищала. — Теперь уже гайдук не таился. Вышибить дверь ему мешала женщина, ни зарубить, ни грубо отшвырнуть которую он почему-то не мог. Или же попросту не решался. — Наоборот, сама подводила под мою саблю. Эй, француз!

«Так вот почему все, кого ты целовала, гибли! — мстительно проскрипел зубами Шевалье. Даже понимая, что Христина дарит ему минуты спасения, он в эти же минуты ненавидел ее. — “…А ласкают меня так, словно знают, что я последняя, кого они ласкают”, — снова поразился он ясности, с которой возрождались в его памяти, в сознании, еще вечером сказанные этой роковой женщиной слова. — Потому что предчувствовали, что имеют дело со служанкой сатаны… — подытожил Пьер».

— Слышишь меня, француз?! Ты не хочешь получить свою саблю?

Шевалье промолчал. Пусть гайдук подождет ответа и подарит ему еще несколько секунд. Он уже в ботфортах и в камзоле. Вдев в рукава кавалерийскую куртку, странствующий летописец ухватил лавку и, пробормотав, словно заклинание, «да озарит меня звезда путника», с налета вышиб оконную крестовину и прямо по лавке перекатился по ту сторону окна.

Наперерез ему бросился какой-то вооруженный саблей человек. Но Шевалье успел увернуться, выхватить лавку и первым взмахом отбить сабельный удар, а вторым, ударив по ногам, скосить гайдука на землю. Оглушив повстанца, он завладел его саблей и пистолетом и, перемахнув через невысокое ограждение, побежал к видневшейся неподалеку церкви, помня, что польский табор из повозок подступал к мощной церковной ограде.

Уже поверив, что он спасен, Шевалье подумал, что не мешало бы вернуться к дому Христины и закончить так и не начатый разговор с тем палачом, под чью саблю «чумная» женщина подсовывала головы возлюбивших ее ляхов. Однако рисковать все же не стал.

«Я пришел сюда, чтобы описывать их кровавую историю, — молвил в оправдание себе, — а не для того, чтобы творить ее еще более кровавой. Мое бегство, конечно, похоже на трусость. Но кому нужна здесь храбрость странствующего летописца? Тем более что ни о храбрости, ни о трусости моей история так и не узнает.

36

Прибрежные корсары доставили своих пленников на фрегат и закрыли в одну из кают, которую капитан обычно отводил под карцер. Никто их не допрашивал, никто не проявлял особого интереса. Фрегат продолжал жить своей обычной жизнью военного корабля, дисциплина на котором поддерживалась жестокостью боцманского кулака и не менее жестокими морскими традициями флота.

На рассвете, выглянув в зарешеченный иллюминатор, отец Григорий увидел зарождающийся из утреннего тумана и багровых лучей солнца каменистый берег небольшой бухты, окаймленной грядой то ли огромных валунов, то ли дюн, в просвете между которыми виднелись черепичные крыши домов. Море штормило, и фрегат благоразумно оставался на рейде, не решаясь приближаться к узкой горловине бухты.

— Поселок Викингберг, — с грустью в голосе проговорил Шкипер. — То есть «Скала Викингов». Говорят, основан каким-то воинственным вождем древних норвежцев. По традиции, мужчины поселка оказывались на пиратских судах, водимых корсарами всех вер и национальностей.

— Дух викингов, — поддержал его казак. До сих пор они лишь дважды перекинулись несколькими словами, всю ночь проведя наедине с собой, в раздумьях и молитвах. — Следовательно, мы в Испании?

— Наоборот, во Фландрии, восточнее Дюнкерка. Но в испанских владениях.

— Странно, что ночью они не допрашивали нас.

— В п…

оселке — испанский форт. Здесь пребывает их главный инквизитор — командор Морано, я так полагаю, на паруса глядя. В форте его ставка. Похоже, нас отдадут в его благочестивые руки.

— Вы готовы к этому?