С видом на Нескучный

А виновата она была страшно. Да за одни эти мысли, за эти страшные, греховные мысли, когда она желала для Ниночки смерти, а для себя – освобождения, ей уже полагалось ужасное наказание. Вот она и получила его, все правильно, все справедливо.

А то, что она больше никогда, ни разу в жизни не поверит мужчине – так это наверняка.

Есть люди, не предназначенные для счастья. Есть люди, которым предписано одиночество. И она это принимает. Потому что за все надо платить.

Похоронив Нину Васильевну, Таня устроилась в соседнюю булочную кассиршей и стала готовиться к поступлению в институт. Разумеется, в заочный – очный не потянуть, ей нужно работать, чтобы содержать себя. Теперь она снова свободна и ни за кого не отвечает. И знаете, при всех тяготах одиночества, это – прекрасное чувство!

* * *

Чем бы занять себя, чем? Чем бы занять, чтобы не сдохнуть? От телевизора устали глаза, да и все эти фильмы просмотрены по сто раз, сколько можно? Книги Вера прочла, книги закончились. Так, ерунда, но чуть-чуть отвлеклась, и на этом спасибо.

Гулять не хотелось, но все-таки собралась и вышла, потому что сидеть в номере было невыносимо. Да и свежий воздух ей не повредит, башка чугунная, отупевшая. Нуте-с! Как развлекаетесь, господа? Какие у вас нынче забавы?

На улице Вера накинула капюшон. Холодно, бррр. Холодно и противно. Да, вечера еще холодные, и до настоящего тепла далеко.

Она шла по центральной улице и думала: «Не дай бог встретить кого-то знакомого!» Впрочем, вряд ли ее узнают – другой цвет волос, другой облик, другие глаза. Другая Вера.

Да и годы свое без стеснения взяли. Давно нет худенькой, длинненькой, растерянной и настороженной девочки Веры – есть жесткая, подчас суровая бизнес-леди Вера Павловна Кошелева. Поди узнай в ней прежнюю Веру.

Город жил своей жизнью. Вокруг разнообразные едальни – их оказалось довольно много: кофейни и кафе-мороженое, итальянские и грузинские рестораны, суши-бары, куда же без них.

В них сидели люди, в основном молодежь, откуда-то доносилась музыка, кое-где танцевали, где-то сидели в полутьме при свечах, где-то гуляли разудалую свадьбу. По улице шли люди – обычные, почти ничем не отличающиеся от столичных жителей.

Центральная закончилась, и Вера свернула на параллельную, где когда-то находился первый в городе фитнес-клуб, конечно же, детище Германа. Вера там часто бывала.

Клуба уже не было, в здании был офис агрофирмы – ну да, все правильно, все как и должно быть.

В окнах домов загорался свет, мелькали блики от телевизоров, и Вера почувствовала острое одиночество и щемящую тоску: «Мама, господи! За что ты мне устроила такое испытание?»

Обратно Вера почти бежала, сердце стучало как сумасшедшее, билось у горла, и ей казалось, что оно сейчас выскочит. Как это теперь называется – закрыть гештальт? Ну да, разобраться со своим прошлым, прожить его еще раз, прожить, прокрутить и закрыть, попрощаться. Навеки, навсегда. И не делать вид, что ты все забыла, что ты свободна и что тебе все равно.

Вернувшись в отель, Вера открыла мини-бар и выпила залпом бутылочку коньяка. Слегка отпустило. Закрыв глаза, она лежала на кровати, пытаясь отогнать воспоминания.

Энск, ничтожный никчемный и ненавистный городишко, все еще крепко держал ее за горло. Сколько лет прошло! Сложных, невыносимо трудных, о которых хотелось забыть, потому что казалось, она не выдержит, сломается и – уедет из Москвы, из этого огромного и прекрасного города, который долго испытывал ее на прочность, долго проверял, тянул время, чтобы уж наверняка. Справится – не справится, выдюжит или нет, сломается или выстоит? Ломал ее, крутил, выворачивал руки. А как ты хотела, девочка? Он насмехался над ней. Да что там – в голос смеялся! Иди, милая. Ступай своей дорогой! Здесь, знаешь ли, и без тебя достаточно такого добра – за полушку в базарный день. Но сдаваться Вера не собиралась, и Москву она полюбила, не представляла без нее жизни.

Москва бьет с носка. И Веру она била, еще как! Била почти одиннадцать лет. А потом отпустила. Пожалела или просто устала? Устала испытывать, унижать? И у Веры начало получаться.

Спустя одиннадцать лет. Почти одиннадцать, десять с половиной.

Измученная и почти обескровленная, закаленная, как та самая сталь, давно никому не верящая, с недобрым, придирчивым и недоверчивым взглядом, жесткая, суровая. Такой она стала. Немудрено, правда? Ничего не осталось от тихой, доверчивой девочки Веры. Совсем ничего.

Мама по-прежнему жила в Энске и приезжала к дочери в гости. В первых съемных и совсем убитых квартирах мама рыдала: «Как же так, дочк! Такая убогость! Еще хуже, чем в нашем городке, Вер! И для чего ты уехала?»

Они и вправду были убогими, ее первые жилища, за Кольцевой, на самых дальних окраинах, с вечно грязными от выхлопов окнами, мой – не мой, бесполезно. Виды из окон тоже не радовали, куда там – громадные мрачные серые трубы ТЭЦ, не трубы – вулканы, извергающие густой плотный пар.