С тобой навсегда

Как-то, еще будучи школьницей, я читала книжку про каких-то аборигенов, а вернее — аборигенок, у коих в обычае было надевать себе на шею кольца; чем больше колец, то есть чем длиннее шея, тем красивее. Тогда я и обнаружила, что у меня длинная шея и что могла бы я запросто потягаться с теми аборигенками. А однажды летом, на речке, купаясь с друзьями, я вдруг заметила, что ноги мои совсем не такие, как у моих друзей-мальчишек. Я нашла, что ноги у меня… женские! Почему-то это меня поразило. Долго еще я приглядывалась незаметно к ногам мальчишек и сравнивала их со своими. Стопа у меня была меньшего размера, коленки — до глупого, до обидного круглые, словно шарики у гантелей, которыми занимался по утрам папа, а бедра мои оказались вызывающе толстыми и непривычно широкими. Метаморфоза с моими ногами произошла зимой — вероятно потому, что я слишком много сидела. Помнится, в тот солнечный летний день я застеснялась на речке своих ног, но тут же, к собственному удивлению и некоторой приятности, заметила, что те же мальчишки украдкой с удовольствием поглядывают на мои ноги. Мальчишки стали несколько скованнее. Они перестали видеть во мне девочку Любку, они во мне увидели девушку Любашу. Кожа на моих ногах стала нежная-нежная, особенно на бедрах. Мне показалось, что кое-кто из мальчишек в тот день много бы отдал всего лишь за то, чтобы разочек меня за бедро ущипнуть. И я совсем другими глазами тогда посмотрела на себя. И на мальчишек. Возраст у них был очень «приметливый». И не только бедра мои они начали примечать, но и грудь, и плечи, и глаза, в которых, оказалось, появилось что-то, что невозможно описать словами, но сразу можно увидеть. Изюминка? Сатанинка? Загадка? Магнит? Искорка? Чувство?.. Некая женская сущность стала заметна во мне. И сущность эта как-то вдруг подняла меня над мальчишками, или они сами покорно принизились, пригнулись — с почтительностью, с восхищением и с робостью. Отчаянные ребята, сорвиголовы передо мной склонились. А я не понимала, почему. Я это поняла чуть позже: не передо мной они склонялись, а перед моей природой, перед женской тайной моей, перед моим начавшимся цветением!

Моя мама не была красавицей. И отец был симпатичный — не более. А про меня говорили: «В кого она такая?»

Мои бабушки и дедушки, собираясь вместе на праздники, приглядывались ко мне, удивленно качали головами, перебирали предков: Игумновы своих, Штерны — своих.

Игумновы припоминали, что была у них будто бы в четвертом колене Ксения — волосы толстые пышные, как у меня, носик с горбинкой — весьма на мой похожий. Показывали очень старую желтую фотографию — в ряду каких-то курсисток или институток, действительно, красотка, совсем молоденькая девица, моя прапра- (а может, еще одно «пра») бабушка. И правда, некое сходство как будто было.

Штерны же — гроссмутер и гроссфатер — вспоминали не так давно умершую Соню Кремер, коей я приходилась внучатой племянницей. И говорили Штерны, что я и Соня — как две капли воды. Они тоже в качестве доказательства показывали фотографию — доставали ее из толстого семейного альбома дрожащими по-стариковски руками. Соня Кремер на фото была запечатлена милующейся со своим женихом Отто (степень родства с ним я обозначить затрудняюсь); по краям фотографии красовалась замысловатая виньетка, а в нижнем правом углу наискосок было написано нежной вязью: «Люби меня, как я тебя… г. Саратов, 1933 г.». У Сони Кремер — легкомысленная шляпка, украшенная пучком птичьих перьев (дичайшая, конечно, была мода!), высокий гладкий лоб, темные брови, губки-галочки, чуть квадратненькое лицо.

«Разве не похожа?» — старшие Штерны сначала любовались на фотографию, а потом любовались на меня.

Короче говоря, каждый, по возможности тактичнее, тянул одеяло на себя. А у меня насчет своей внешности, насчет той самой красивости было собственное мнение: смешанная кровь — у некрасивых родителей красивые дети. С полукровками такое случается.

Сестра Маргарита, едва оформилась из подростка в девицу, тоже начала блистать. Тогда меня старики оставили в покое. Игумновы приносили фотографию другой институтки — пра-пра… Ирины, по приставной лесенке выходящей из авто. А у Штернов уж торчала из альбома закладка… Анна Леонардовна на песчаном берегу Волги была хороша!

… Оформление мое в отделе кадров не заняло много времени. Хотя и были, конечно, вопросы.

«Значит, вы учились?»

«В мединституте».

«А почему бросили?»

Я как-то умудрилась уйти от прямого ответа. Не объяснять же равнодушному чиновнику про Сережу. Кажется, наплела что-то про сильнейшую аллергию к лекарствам. Будто их на дух не могу переносить, и потому пришлось уйти из института.

Начальник выписывал мне новенькую трудовую книжку. Он делал это с большой важностью и ответственностью:

— Боже мой! С четвертого курса уйти. Вы, может, еще вернетесь? Или будете переводиться в какой-нибудь другой институт? С понижением курса — это возможно.

Я покачала головой. Наверное, сделала это решительно. Вопросов про институт больше не было.

Рука начальника замерла:

— Так и писать — Игумнова-Штерн?

— Пишите Игумнова.