С тобой навсегда

Когда он ушел, я бросила сумку в угол, села на кровать и… расплакалась. Я плакала долго и навзрыд. Мне было в тот миг невероятно жалко себя. Очень остро я поняла, что после смерти Сережи осталась одна в этом мире. Родители, сестра, другие родственники в счет не шли. Да и как далеко они, Господи, были! Мной предъявлялся судьбе или, скорее, судьбой — мне… совсем иной счет — счет сердца, счет любви. Всеми фибрами души я желала бы оплатить этот счет, но, увы! В нем были сплошные прочерки, которые ставили меня в тупик.

Я была опустошена. Оглядываясь вокруг, я искала, чем бы заполнить пустоту внутри себя. Сережи уж нет и вряд ли похожий будет. А если и будет кто-нибудь, выдержит ли он сравнение с Сережей?

Я обречена была на одиночество.

Меня спас тогда Санкт-Петербург.

Город, этот прекрасный старинный город — один был способен в те дни заполнить меня, отвлечь от мрачных дум, развеять щемящее уныние сердца. Я видела его мельком из окна такси и, что удивительно, сразу ощутила родство с ним. Я вспомнила, что некогда жили в нем мои предки. Еще не зная города, я уже чувствовала — он мой. С чем это можно сравнить? Разве что с суженым, с любимым. Будто идешь ты по дороге, пустынная равнина вокруг. Ни души — зови, не зови! И вдруг видишь человека впереди — едва заметная фигурка. А ты не сомневаешься: это идет тот, кто завладеет твоим сердцем, твоими мыслями и обретет власть над тобой, станет твоим Богом. И ты спешишь, спешишь к нему… догоняешь…

Не раздеваясь, я прилегла на кровать. О чудо! Мне стало так спокойно, как не было давно, тысячу лет, — с самого того проклятого дня или ночи, как это случилось…

Город принял меня. Это в него я легла, а не на кровать. И он взял меня как частичку, которой ему давно не хватало. Город подарил мне успокоение. Все то, что мучило меня, что терзало мне сердце — несостоявшаяся любовь, осознание трагедии, тоска по любимому, — все это вдруг спрессовалось, обратилось в нечто, в некий узелок микроскопических размеров и отошло на второй, на третий план, затерялось в одном из уголков моего сердца. Временами это будет выходить из меня и владеть моими думами, временами от этого груза будет болеть мое сердце — в том самом месте, где образ Сережи поселился навечно, но это будет только временами. Я же смогу жить. Я буду жить долго. В прекрасном городе на Неве, в моей столице. И буду помнить — все-все. Чтобы все, что было, осталось хотя бы во мне.

«Господи, какое счастье, что я приехала сюда!» — это была моя последняя мысль той ночью.

Проснулась же я рано. И долго не могла сообразить, где нахожусь и почему лежу на неразобранной постели одетая. А когда все вспомнила, опять испугалась — еще сильнее, чем накануне в самолете.

На свежую после сна голову авантюра моя с бегством от дяди Лео показалась мне настоящим безумством. В этот миг пробуждения я уже не сомневалась, что самое место мне — в психушке. А может, я как раз в психушке и была? И вовсе не пальто на мне, а смирительная рубашка? И остается мне смиренно лежать, глядеть в потолок, светлеющий потихоньку, и хорошим сопрано петь лирические песни. Например, «Один раз в год сады цветут…» Меня мучили сомнения. Но почему я решила, что нахожусь в гостинице или в психушке? Я в данный момент — в «Комнате матери и ребенка». Мы с мамой едем куда-то, у нас пересадка, мы — две бесприютные стрекозы, и нас приютила сердобольная нянечка за два рубля.

Вот такое состояние у меня было тогда. Полусон, полубред; не то фантазии, не то болезнь. Даже сам Петр Петрович, такой реальный накануне, до последнего момента — до моего появления в театре — представлялся мне фигурой призрачной, мною же надуманной в кресле самолета.

Но Петр Петрович, к моему великому счастью, на самом деле был — очень даже реальный — и встретил меня у себя в кабинете чуть не с распростертыми объятиями, как давнюю знакомую, хотя не знал меня и сутки. Он перезвонил в отдел кадров и отправил меня туда.

Я шла по коридору, с любопытством озираясь. А работники театра с интересом оглядывались на меня.