С Петром в пути

Тягость великая, да что делать? Не на игрище собрались, а на войну, может, и долгую, как оборотится фортуна. А фортуна, известное дело, прихотлива, гадать, куда она повернёт, не приходится.

Вроде бы вёрст тридцать всего. Ну, поболее. Однако непросты эти версты с оврагами да буераками. Скрипят колеса, лопаются, трещат под ними пересохшие степные травы, надрываются кони и люди, равно и те и другие. Солёный пот застилает глава, за ноги цепляется былье. Невмоготу!

Бомбардир Пётр Алексеев, а по совместительству царь-государь и великий князь Пётр, трусит на своей лошадёнке, свесив длинные ноги, наравне со всеми. Ещё и других подбадривает, хоть самому тяжко. Надобно привыкать, не к тёще на блины идём, а на турсикий Азов. Слышно, сильна та крепость, ставили её турки надёжно, словно замок к двери. А дверь та запирает не только Азовское, а ещё и Чёрное море. Отопрём сии моря, станем торг вести, заморские диковины на Русь привозить. Расширятся наши пределы, шоры с глаз сдвинем и станем глядеть далеко.

Долго шли. Три дня и три ночи. Притомились, валились друг на друга куда попало, в жёсткие травы, сон охватывал мгновенно и был каменным.

Приволоклись наконец к Паншину в надежде передохнуть да подзаправиться. А тут новая беда: маркитанты чёртовы не заготовили провианту. Тут уже не бомбардир, а царь Пётр рассвирепел, а во гневе был он страшен. Сначала было приказал он их повесить, но потом, матерно матерясь, смилостивился и велел бить их плетьми. Статочное ли дело оставить полки без провианту?

Кое-как перемоглись охотою и рыбачеством да то, что можно было, у насельников того городка откупили. И снова погрузились на суда да поплыли по Дону. А он ещё прихотливей Волги, братец-то её. Мели и косы их подстерегали за каждым поворотом, за каждою излукой.

Приткнулись к городку Черкасску, и там царь объявил растах, то есть отдых, — изнемогли все. Тут и гонец от Патрика Гордона прискакал: он с полком своим недалече от Азова и ждёт не дождётся основного войска.

Где-то застрял Шереметев с конницей, умедлил царь с полками. Стоит Гордон и не знает, как ему быть: объявить себя туркам боем — сила мала. Пётр отписал: ждать прихода главных сил, а дотоле никак себя по возможности не обнаруживать. А Андрею Андреевичу Виниусу, с коим был в душевной приязни, написал:

«Мин Херц! В день св. апостол Петра и Павла пришли на реку Койсу, вёрст за 10 от Азова, и на молитвах св. апостол, яко на камени утвердясь, несомненно веруем, яко сыны адские не одолеют нас».

День тот был вот ещё чем примечателен. То был день рождения самого царя и великого государя Петра Алексеевича, а по совместительству командира бомбардирской роты бомбардира Петра Алексеева. Царь в баталии желал быть первым среди равных, но беспременно равным, а не отсиживаться в шатре и принимать подношения своих генералов.

По случаю такового именитого дня было устроено немалое шумство с винопитием. От пускания фейерверков, от огненной потехи следовало воздержаться, а её наш бомбардир жаловал. А исполнилось ему в тот день двадцать три года.

Посидевши в тиши и дождавшись прихода Шереметева, который до поры до времени тревожил турок и татар на подходах к Крыму, дабы враги Христова имени полагали, что московиты идут на Бахчисарай, восьмого июля открыли огонь батареи бомбардира.

Турки, однако, всё разведали и подготовились. Отвечали плотным огнём. Знали бы они, что возле одной из батарей суетится сам русский царь, заряжая пушки и стреляя, начиняя гранаты и бомбы своими отнюдь не белыми руками, навели бы прицельный огонь. Но у них сего и в мыслях не было.

Не было до той поры, пока к ним не переметнулся голландец матрос в русской службе Якоб Янсен. Он всё им в доподлинности и рассказал: сколько русских, каковы их силы, каков у них распорядок службы.

То было предательство из великих. И гарнизон, к тому времени усиленный подкреплением, им умело воспользовался.

Месяц июль в тех широтах палил нестерпимыми жарами. Солнце, казалось, не сходило с небосклона. Травы вконец высохли и издавали сухой треск, стоило тронуть их рукой. Немыслимо было не то что воевать, а и двигаться. И царь-бомбардир объявил-указал: в полдень всем завалиться в тень и спать, спать, дабы набраться сил для дневного боя.

Караулы были расставлены, но и сами дремали, время от времени вяло окликая, заслышав шаги:

— Стой, кого несёт?

И вот в ответ послышалось на чистейшем русском языке:

   — Свои мы, братцы, свои.

И снова часовых объяла дремота.

Кабы знали они, что то были турки с кривыми ятаганами, наученные изменником. Пока очнулись, пока подняли тревогу, турки повырезали спящих, заклепали все осадные орудия да и утащили с собой девять пушек.

Урон то был, но и урок. Часовых били кнутовьем, исполосовали спины. Но что толку? Мёртвых не вернёшь, пушек не подвезёшь.