С Петром в пути

Прав был Николай Спафарий — с ними держи ухо востро. Нет, Фёдор не оплошал. В иезуитах нашёл он занимательных собеседников. Они, само собою, превосходно изъяснялись на латыни, и этот язык учёных и дипломатов главенствовал на переговорах.

В полуверсте от города, меж реками Шилкой и Нерчей облюбовали место просторное и ровное — где быть посольским шатрам, поставили и сами шатры. Но главным шатром над переговорщиками стало августовское небо. Оно было чистой лазури, это небо, и было увенчано ослепительной короною солнца.

Российские послы во главе с Фёдором Головиным поместились в креслах. Только они уселись, как им под ноги прянул заяц, а за ним, словно язык рыжего пламени, — лиса.

Заяц подкатился под кресла, ища защиты у людей, и, мгновение помедлив, вынырнул с другой стороны. Лиса же метнулась к кустам и пропала там.

Люди оторопели.

   — Знамение, знамение! — воскликнул стольник Власов. — Да только как толковать?

   — Пребудем при своих, — подумав, ответил Фёдор. — Лиса китайская норовит обхитрить зайца, а у зайца крепкие ноги и быстрый разум.

   — Мы, что ли, зайцы? — обиженно вымолвил стольник.

   — Иной раз и в этой шкуре надобно побывать. Не зазорно, — отвечал Фёдор.

Из-за леса показалась кавалькада.

   — Эвон сколь много их, — опасливо протянул дьяк.

   — Бог над нами.

   — А ихний Бог над ними. Чей пересилит?

   — Наш, — уверенно заметил Фёдор.

   — Кабы так.

Начались долгие пререкания. Российские послы настаивали на границе по Амуру-реке, китайцы отодвигали её до Байкала: здешние-де народы издавна платят ясак великому богдыхану Поднебесной Канхи. Головин отрицал. Дело пахло сварой.

Китайцы было свернули свой шатёр. Их войско окружило Нерчинск, грозя захватом. Головин готовился к обороне...

   — Скажите этим нехристям, — убеждал он иезуитов, — что коли так далеко зашло несогласие, я подыму на них всю Сибирь.

Пирог был слишком велик, он мог легко насытить аппетиты пировавших сторон. Испанцы были людьми разума. Они убедили своих хозяев, всё ещё артачившихся: великий-де богдыхан обрушит на них свой гнев.

   — Богдыхану не до этих забот. У него 148 детей, 70 из них мальчики, — ехидничали иезуиты. — А жён-то, жён... Поди разберись со всей этой оравой.

В пререканиях прошло полмесяца: отступали, наступали. Наконец обессилели: 29 августа 1689 года бумаги с обеих сторон были подписаны, скреплены печатями и приложением рук. Договор о вечном мире и о границах меж обеими великими государствами был подписан.

Китайцы воздели руки в знак примирения, русские последовали. Наступил день обмена подарками.

   — Эх, — сокрушался дьяк Семён Корницкий, — а ведь не добились мы того, чтоб они в грамотах своих писали б полностью большой государев титул. На том в Москве государыня царевна Софья весьма настаивала.

   — Пущай его, — отмахнулся Головин. — Царевне-то недолго царствовать осталось. Зато Камчатку мы им не отдали. И другие земли.

   — В своём ли ты уме, господине? — испуганно бормотнул дьяк. — Такое про государыню царевну, правительницу нашу, благодетельницу...

   — Я сказал! — твёрдо ответствовал Фёдор. — Пуглив ты, Семён, аки давешний заяц.

Наконец тронулись в обратный путь. Он был томителен, опасен и долог, долог... Ушло на него два года без малого с великими потерями в пути.

10 января 1691 года посольство, мало кем замеченное, въезжало в Москву. Звезда князя Василия Васильевича Голицына была на ущербе, звезда же его покровительницы и любовницы благоверной царевны Софьи уже закатилась: Фёдор как в воду глядел. И многие важные перемены произошли на Москве.

2 февраля Фёдор Головин и стольник Иван Власов всходили по Красному крыльцу в Грановитую палату, дабы предстать пред светлые очи великих государей Ивана и Петра Алексеевичей. Дьяк Семён помер в пути, не успев обидеться за царевну государыню Софью Алексеевну.

   — Львы-то, львы-то на нас ощерились, — шепнул Иван, кивнув на каменных львов по обе стороны крыльца. — Кабы беды не накликали.

— Бог не выдаст, и лев не съест, — ухмыльнулся Фёдор; борода отросла чуть ли не до пояса. — Чай каменные.

Рынды[11] в Святых сенях переминались с ноги на ногу, но, завидя их, приосанились. Зал Грановитой был огромен и гулок.

По сторонам на лавках сидели бояре в горлатных шапках[12]. А в глубине на сдвоенном троне восседали великие государи. Подивился. За годы его отсутствия мальчик Пётр стал мужем.

«Эк вымахал, — подумал он, глядя на то, как молодой царь выпирал из своего трона. — Обновить бы седалище надо...»

Иван по-прежнему дремал, никак не откликаясь на происходящее. Пётр время от времени косился на соцарственника, но потом вновь обращал взгляд на выступившего вперёд думного дьяка. Тот, прокашлявшись, развернул перед собою свиток пергамента и провозгласил согнувшимся в низком поклоне Фёдору и Ивану:

«Окольничий Фёдор Головин! Великие государи и прочее велели тебе говорить: будучи ты на службе в Даурской земле под Селенгинским, с китайскими послами чинил съезды, и за помощью Божией, а их, великих государей счастием, по многим разговорам с теми китайскими послами, учинил мир и границу постановил, и договорными письмами с ними разменялся.