С Петром в пути

И к семейству своему он часто обращался мыслию. Жена Дарья Степановна принесла ему троих и не помышляла на том остановиться. Всё было в его воле и в воле Божией. А он как-то о том не помышлял. Первенцу Господь всемогущий не дал веку, что станет с другими — кто знал? Болезни уносили детей во младых летах. Лечить их не лечили, а все бабки-шептуньи на травах да на святой воде наговаривали. А много ль от сих наговоров пользы? Докторов же было — раз-два и обчёлся, и всё больше иноземцы, немчины да жидовины, коим вовсе доверия не было. Да и батюшки молвили во предостережение: от иноземцев этих, от нечестивцев дух скверный исходит. Однако ж покойный государь Алексей Михайлович — да пребудет он в кущах райских — докторов иноземных при себе держал и услугами их с охотою пользовался. Да и Головины ими не пренебрегали.

Мысли его перекинулись к Павлу Шафирову, недавнему иноземцу. Корни-то его в Неметчине, да и сам он из жидов. Ныне же человек душевно близкий. Хорошо ли, что он приблизил его к себе, хорошо ли, что привёз его в Москву? Пеняли ему родичи: с кем дружбу водишь, вот мальчонку его крестил, в посаженные отцы набился. Что тут скажешь?

А что, ежели жидовин, то и не человек? Он по уму, по образованности всех наших бояр за пояс заткнёт. Святое крещение принял, с кагалом своим порвал. Един у нас Бог говорит, верно? Бог един, да и христианство из иудейства вытекло, как бы секта. Сам Иисус — еврей, и родители его, и ученики, и апостолы, и первохристиане. Пошто брезговать да пенять? Бросил Павел своим единоверцам, кои его замучили: в чужой-де монастырь со своим уставом не ходят. А те, кои не отступились от веры иудейской, где они теперь? Ровно бродяги пристанища ищут. А жидов не больно-то привечают...

Бог един! А у китайцев что за Бог? Будда? Слышно, учение Будды человечно, и раб, и владыка — все равны в этом мире. Спафарий говорил, что буддизм объял и Индию, и Китай, что он толкует жизнь как страдание, и только-де уход от мира очищает человека. Ну не справедливо ли?

С этими-то буддистами и придётся иметь дело. Спафарий его заставил и просветил, и он, Фёдор Головин, полон решимости не дать промашки.

Думал в Тобольске не засиживаться, ан вышло по-другому. Весна нагрянула нежданно, разверзлись хляби небесные и земные, ни белотропа, ни чернотропа, ни санного, ни тележного пути — всё заказано. Иртыш вздулся — вот-вот лопнет, пойдёт ломить лёд, грохотать, скрипеть и стонать на равные голоса, аки живое существо.

Река очистилась только в конце мая. Погрузились на дощаники, всего было вдосталь: и провианту, и коней, и пушек, и пороху, и гранат, и пищалей. Ко всему следовало быть готову. Миновали Сургут, Нарым, Кетский острог, Енисейск. А закончили плавание спустя четыре месяца в Рыбном остроге, что на реке Тунгуске.

Край дикий, заповедный, тайга непроходимая, чёрные скалы, человек средь природы затерялся. И ширь неоглядная! Октябрь вызолотил дерева и травы, дохнул холодом, погрозил костлявыми пальцами осин. Кабы зима не застала в пути.

Здесь, за острожными стенами, решили отсидеться. Из дощаников понаделали хижинок, землянок, разбили палатки. И стали жить-поживать, добра не наживать.

Места были звериные, рыбные, грибные, ягодные — всего вдоволь, обошлись почитай без своего провианту. Кто ведает, что ждёт их впереди. Однако же обжились, приноровились, вошли в лад с тайгой-матушкой, со снегами сыпучими, укрывшими их с головой.

В остроге — едва ли сотня насельников. Всё больше казаки. Сбирают ясак[10] с тунгусов мягкой рухлядью — мехами собольими, куньими, беличьими, медвежьими. Привечали караваны купеческие — перевалка тут была. От острога до острога — три, а то и пять дней пути. Однако жить можно.

Минуло семь с половиною месяцев их заточения в Рыбном остроге. Но вот Тунгуска очистилась ото льда, и караван вновь погрузился на дощаники. Легко ли было плыть? Куда там! Пороги, мели, водовороты — река несла их, как норовистая лошадь — вот-вот опрокинет. Через два месяца достигли Братского острога. Лето было в разгаре, гнус ел поедом. Напасть эта настигала и посреди реки.

Ох, необъятна Россия, Московское государство! Не видать конца-краю посольскому пути.

С дощаников на телеги, с телег снова на дощаники. Из Братского острога в Иркутск, из Иркутска в Селенгинск. Здесь новая зима дохнула холодом. Невтерпёж. Где-то там, впереди — царство Китайское. До него ещё плыть и плыть, ехать и ехать.

Нет, баста! Езжай, дьяк, к китайским воеводам, да пускай они шлют гонцов к богдыхану, дабы он повелел снарядить послов к нему, Фёдору Головину, ради учинения мирного договора.

Сколь долго пришлось ждать? Сочтите: покинули Москву зимою 1686 года, съехались с китайскими послами в Нерчинске в августе 1689 года.

Послы один знатней другого, у каждого хвост титулов и званий. При них два иезуита — Томас Перейра и Франциск Гребильон, родом испанцы, — да конного и пешего войска сверх пятнадцати тысяч при пяти пушках.