С открытым забралом

Ильич заговорил, чуть выйдя из-за стола. Он смотрел в глаза всем, видел всех. Волевые слова заполнили зал, заставили сильнее биться сердце: на долю российского пролетариата выпала великая честь начать социалистическую революцию! И от сидящих здесь, в зале, во многом зависел успех этого грандиозного, небывалого дела — вот что понял каждый. Сейчас зримо происходило сплочение всей восьмидесятитысячной партии вокруг ленинских тезисов, концентрировалась в единый стальной кулак воля партии. Тут совершался некий таинственный процесс слияния воль, очищения от временных заблуждений.

Ленин давно все вы́носил в своей гениальной голове, ему не свойственно ошибаться, хотя в быту он говорит о себе как о человеке, которому присущи все слабости человеческие. Но, помимо его мнения о самом себе, слабости ему не присущи и ошибаться он не может, так как ум его словно бы специально создан для революции, для социальных потрясений глобального порядка. Он наделен почти нечеловеческой способностью объективно отражать и направлять ход событий.

Это ощущение не покидало Куйбышева, пока он слушал Ленина. И разговоры о некой простоте Ильича показались ему если не смешными, то несколько наивными, не отражающими сути этой сложнейшей фигуры двадцатого века. Куйбышев воспринимал Ленина почти интуитивно, понимал необходимость, закономерность появления его на рубеже двух веков, вернее, двух эпох.

То было некое постижение, которое невозможно выразить словами, да Куйбышев и не стремился делиться своим впечатлением об Ильиче с другими. Знал: все испытывают такое же потрясение. На протяжении многих лет Ильич был единственным воспитателем партии, формирующей ее силой, он словно бы лепил ее из самого разнородного материала, одним линь прикосновением своих пальцев придавал ей прочность. Из мальчика в кадетском мундирчике — Куйбышева он сделал беззаветно преданного ленинским идеям большевика. И таких, как он, были сотни, тысячи. В гуще партийной массы Ильич разглядел и Куйбышева, через Петровского послал свое одобрение и товарищеский привет.

«Мы твои ученики, — хотелось сказать Валериану. — И за тебя, за твои идеи готовы в любую минуту отдать жизни. Что жизнь в сравнении с тем, что сотворит воля твоя?..»

Но он знал, что никогда не произнесет подобных слов. Они в душе, они для самого себя.

Да, все люди сознательно или бессознательно творят историю. Но Ильич хочет, чтобы ее творили сознательно, с чувством полной ответственности за каждый свой шаг, с научным пониманием объективных законов общественного развития. И чтобы этой сознательной борьбой занимались не просвещенные одиночки, а чтоб в нее вовлекались широчайшие круги народных масс. Каждый человек должен осознавать себя решающим элементом революции. Социализм завоевывается всеми и для всех.

В бытность свою в Вологде Валериан много расспрашивал об Ильиче его сестру Марию Ильиничну. И ему запомнились ее несколько странные, тогда еще не понятые слова:

— Он всегда кажется мне существом какого-то особенного, высшего порядка.

— Но это же поклонение!

— Ну и пусть поклонение. Назовите как хотите. А вы никогда не поклонялись ну, скажем, Рафаэлю, Моцарту, Пушкину?

— Но людям искусства положено поклоняться: они творят богов.

— Революция — высшее искусство и высшее творчество. Поверьте мне. Почему не поклоняться Марксу, Энгельсу, Чернышевскому за их смелый гений? Это внутреннее дело каждого, я так считаю. На Руси в приказном порядке заставляют поклоняться ничтожествам, чиновникам на троне, династическим выродкам. Перед смелой мыслью я всегда смиренно склоняю голову, если эта мысль принадлежит даже моему брату, и не стараюсь никого обратить в свою веру.

Теперь Куйбышев понимал Марию Ильиничну. Хотя и знал: Ильич терпеть не может никакого поклонения и преклонения перед своей личностью, его коробит даже малейший намек на это. Когда по приезде в Петроград Ильича один из товарищей стал произносить приветственную, полную искреннего чувства, хвалебную речь в честь Ильича, Ленин протестующе поднял руку и сразу же перевел встречу на деловую почву. Да, Мария Ильинична права: поклонение — штука глубоко интимная. Высказанное вслух, оно выглядит славословием, как бы принижает того, на кого направлено, сродни похлопыванию по плечу великого человека.