С открытым забралом

Валериан вышел их проводить. Дальше всех квартировал Павел Карлович Штернберг, высокий пожилой человек с длинной черной бородой и густыми усами. Он чем-то напоминал Валериану Шанцера — Марата. Как в Шанцер, носил очки, да и во всем его облике, как у того российского Марата, чувствовалась сдерживаемая порывистость. О нем Куйбышев знал от Косарева и других большевиков: профессор астрономии Московского университета, большевик. Во время Декабрьского восстания входил в Московское военно-техническое бюро. Это бюро устанавливало связи с боевыми дружинами в районах, организовывало мастерские по изготовлению бомб и снарядов, создало специальную школу для подготовки инструкторов.

Павел Карлович, тогда приват-доцент университета, с группой рабочих составлял подробный план Москвы: где расположены полицейские команды, склады оружия, какова система телефонной связи, высота стен, где проходные дворы — все это требовалось знать для успешного уличного боя. Разумеется, производить всю эту работу под бдительным полицейским надзором прямо-таки не представлялось возможным. Тогда Штернберг пошел на огромный риск: на профессорском совете он внес предложение заняться рельефной съемкой московских улиц. Хитрость удалась: предложение одобрили. И Павел Карлович приступил к делу и успешно справился с ним.

А когда революция была подавлена, он спрятал все материалы до лучших времен. Знал: пригодятся еще!

Они шли по пустынной улице Нарыма. За высокими дощатыми заборами повизгивали от холода собаки. И такая глухая бесприютность была вокруг, что сердце невольно сжималось от злых предчувствий.

— Школа — это хорошо, — сказал Штернберг. — Я, пожалуй, буду читать астрономию. Ну и топографию. Можно добавить геодезию.

— Астрономию? В партийной школе? У нас будет очень сжатая программа. Да и зачем профессиональному революционеру астрономия?

Штернберг нахмурил брови.

— Астрономия нужна каждому, — сказал он. — Чтобы оценить масштаб земных дел, на них иногда полезно взглянуть со звездной высоты. А как же вы намерены в таком случае выбивать боженьку из темных рабочих голов? Без астрономии его изгнать невозможно.

— И в самом деле! До боженьки мы должны добраться. Обязательно. Про него-то я совсем забыл.

— Мне кажется, вы не совсем четко представляете, какую ношу собираетесь взвалить на себя, — сказал Штернберг. — Партийная школа... Из всей массы рабочих мы вряд ли наберем десятка два таких, что будут понимать марксизм и суть партийной работы в наше сложное время. Ну хорошо, пусть два-три десятка. А остальные? С ними придется начинать с азов: русский язык, арифметика, история, география, литература...

Валериан даже приостановился.

— Да, над этим я как-то не задумывался. Где же выход?

— Выход простой: подготовительные курсы и сама школа.

— Пожалуй, так. Ничего другого не придумаешь.

— Ну это еще как сказать! Признайтесь: вы хорошо усвоили марксизм?

Валериан был несколько смущен таким прямым вопросом.

— Если хотите откровенно, то мне кажется, будто я в самом начале пути.

— Мы все в самом начале пути. Знаем, что центр мирового революционного движения перемещается к нам, в Россию, что наш пролетариат идет во главе революционного движения, что без жесточайшей борьбы с буржуазными попутчиками пролетариата, вносящими раскол в наши ряды, невозможно создать крепкую нелегальную партию. А вот когда наступит новый революционный взрыв, знаете?

— Трудно сказать.

— Трудно. Но, к счастью, во главе нашей партии стойт человек, наделенный необыкновенным даром политического предвидения: Ленин. Он рожден для революции, и я никогда не перестану изумляться ему. Гете в свое время говорил, что когда встречаются идеи с характером, то возникают явления, которые изумляют мир в течение тысячелетий. У Ленина каждая идея с «характером». Вы читали «Материализм и эмпириокритицизм»?

— Пытался. Но без специальной подготовки все-таки трудно. Философия, физика, время, пространство...

— Трудно, говорите? Это вам, интеллигенту, трудно? А ведь смысл этой великой книги мы должны донести до рабочих. Речь в конечном итоге в ней идет о борьбе партий в философии. Вон Троцкий вслед за Каутским отрицает партийность философии, считает ее частным делом каждого члена партии. А Ильич любит говорить: «Если бы геометрические аксиомы задевали интересы людей, то они, наверное, опровергались бы». Без философии и марксизма не было бы. Ведь давно известно: идеи могут быть обезврежены только идеями.

— Все понял, — сказал Валериан. — Вы подвели меня к превосходной мысли: будем учить и учиться сами. Марксизму, естествознанию.

— Да именно это я и имел в виду, — сказал Штернберг удовлетворенно и хмыкнул.

Вокруг было черно. Но они знали здесь каждый дом, каждый двор, шли, неторопливо переговариваясь, а над ними горело усыпанное звездами небо. Тоже темное и глубокое. Там трепетали неведомые миры, и забираться в те высоты, чтобы взглянуть оттуда на земные дела, было страшно.

Валериан подумал, что пока в самом деле знает еще очень мало.

— Руки не доходят до звезд, — сказал он и улыбнулся в темноте: смешно получилось.