С открытым забралом

«Я волгарь», — подумал он о себе. Он любил все это: горы на том берегу (их, правда, и горами назвать нельзя — так, возвышенности); зеленые острова в сверкании струй, косые паруса, слепящий простор, когда смотришь по течению. Когда сидишь один на один с Волгой — отдыхаешь душою. Наверное, лучше всего быть бакенщиком. Ты всегда один на один с нею... У каждого человека есть свой особый уголок земли, даже если ты не родился здесь, а пришел сюда, увидел и влюбился. Уголок принял тебя, так как вы поняли друг друга. Даже самый несентиментальный должен хотя бы изредка приходить в этот свой уголок, чтобы отдышаться, взглянуть на себя из некой голубой дали. Если ты в суете дел не написал стихов, то вспомни стихи других, помечтай в тиши. Оно нужно иногда, отрешенное состояние. Человек должен философствовать. У древних греков это была чуть ли не обязанность — философствовать. Например, эллинов очень занимал вопрос, что такое талант. Аристотель считал, что это способность человека к успешному выполнению какого-либо дела. Один гражданин больше пригоден к военному делу, другой — к ремеслам, третий — к занятиям наукой, четвертый — к искусству. А к чему пригоден ты? Можно ли назвать приверженность к партийной работе талантом? Да так ли уж это важно? Важно другое: я хочу счастья для людей. Не сытости, не комфорта, с которыми иногда связывают понятие о счастье. Как говорил Гераклит: «Если бы счастье заключалось в телесных удовольствиях, мы бы называли счастливыми быков, когда они находят горох для еды». Счастье, наверное, имеет смысл только тогда, когда оно для всех. Не для избранных счастливчиков, а для всех. Он вспомнил Файзуллу Ходжаева, который как-то сказал:

— Когда мясо делят в темноте, выигрывает счастливый. Но мы не хотим больше делить мясо в темноте: пусть каждому будет по труду.

Общее счастье... Маркс видел счастье в борьбе. Дзержинский как-то сказал:

— Что такое счастье? Если переводить это понятие в образ поэтический, то высшее счастье для человека, какого он может только достигнуть, — это быть светлым лучом для других, самому излучать свет.

Феликса Эдмундовича недавно назначили народным комиссаром путей сообщения, оставив при том народным комиссаром внутренних дел и Председателем ВЧК. Управление железными дорогами теперь в надежных руках.

Быть светлым лучом... Но это счастье опять же для тех, кто ставит перед собой такую задачу, счастье для борцов. А что такое счастье для всех людей? Может быть, райское блаженство? Но блаженство — это не счастье, это состояние экстаза, эйфории, своеобразное опьянение. «Блажен, кто смолоду был молод...» Или если брать экономическую сторону: будут ли люди счастливы, получив все по потребностям, как то должно быть при коммунизме? И что такое потребности? Да, будут счастливы, если получат по потребностям. Потому что главная потребность — это потребность смысла жизни. Смысл жизни приобретет для каждого новое значение. Скажем, потребность в творчестве, в творческом труде, понимая творчество не как отношение к искусству, а всю деятельность человека, даже его поведение. Люди получат главное: развивать свою индивидуальность, свои творческие возможности. Люди будут воспринимать проблемы мира и общества как свои собственные. Жизненная устроенность станет пониматься ими не как обладание вещами, а как устроенность духовного мира личности. Вот эта духовная удовлетворенность всех и каждого социальным и личным бытием и будет общим счастьем. Но до этого еще так далеко... Когда-то Белинский писал о нравственном значении железных дорог, значит о транспорте. Как странно и причудливо бывают приложимы мысли тех, кто и не помышлял о нашем времени! Мы обычно, стараясь мотивировать что-то очень важное для нас, ссылаемся на все авторитеты прошлого, как бы преднамеренно забывая, что время изменило свое качество. Дидро сказал... Платон сказал... Да, да, как это сказал Гете: «Если вы берете людей такими, каковы они есть, со всеми присущими им недостатками, вы никогда не сделаете их лучше. Если же вы обращаетесь с людьми как с идеальными людьми, вы поднимаете их на ту высоту, на которой вы хотели бы их увидеть».

Красиво сказано. Жаль только, что не со всеми людьми можно обращаться как с идеальными.

Он почувствовал, что кто-то стоит рядом. Поднял голову: это был Милонов. Вид у него был несколько смущенный. Он, должно быть, только что подошел и не решался заговорить.

— А, это вы! Присаживайтесь вон на тот камень.

— Мне сказали, будто вы уезжаете из Самары, Валериан Владимирович...

— Да, вот получил письмо, срочно отзывают в Москву.

— А я тоже решил уехать из Самары.

— Куда?

— Да не все ли равно куда? Куда глаза глядят.

— Что так?

Милонов опустился на камень. Помолчал. Потом торопливо заговорил, словно боясь, что Куйбышев не станет его слушать.

— До вашего приезда сюда, ну за последний год, пока вы были в Туркестане, меня уважали здесь. Вернее, мне так казалось. Не появись вы, наверное, все так и продолжалось бы...

— Что — уважение или неуважение — продолжалось бы?