С открытым забралом

— Он правильно ругает Петроградскую организацию. Она выступает против демократического централизма.

— В вашем понимании. В том-то и дело, что петроградские товарищи твердо стоят за подлинный демократический централизм, за партийную, а не фракционную коллегиальность. Они против апологетического отношения Троцкого к насилию как основному средству политической деятельности.

— Это уж в вашем понимании.

— Да поймите вы: Троцкий хочет поссорить две крупнейшие партийные организации! Чтоб потом продиктовать обеим сторонам свою волю. Он ведет подлую игру.

— Ну это слишком!..

Яковлева поднялась. Поднялся и Андрей Бубнов.

— За угощение спасибо, — сказала Варвара Николаевна. — Будем считать, что дискуссию о профсоюзах мы с вами уже провели. Самое смешное: вы меня ни в чем не убедили.

— А я и не старался убедить. Мы обменивались мнениями — только и всего. Я еще постараюсь вас убедить: всегда тяжело, когда твои друзья увязают в мелкобуржуазном болоте. В Туркестане женщины носят чачван — густую сетку из конского волоса, закрывающую лицо, глаза. Многие теперь сбрасывают чачван. А вы его надели — не вижу вашего былого лица революционерки. Вот скажи ты, Химик, — обратился он уже к Бубнову, — зачем все наши ссылки, тюрьмы, гражданская война? Неужели только затем, чтобы дать возможность политическому авантюристу Иудушке Троцкому командовать партией, профсоюзами, рабочим классом, «завинчивать гайки» и применять свои пулеметные методы? Он спит и видит свой термидор! Он последовательный враг партии.

Что-то дрогнуло в лице Бубнова, но он ничего не сказал. А Валериан Владимирович понял: борьба за друзей будет трудной. И увенчается ли успехом? Увязли по пояс...

Гости ушли.

Куйбышев бросил рассеянный взгляд на несъеденную дыню, улыбнулся, завернул дыню в полотенце, выбежал в коридор. Варю догнал на лестнице.

— Возьмите! У вас дочь. И этот мешочек с изюмом — тоже.

10

Ильич достал из жилетного кармана часы, бегло взглянул на них, постучал по крышке пальцем, привлекая к этому нетерпеливому жесту внимание всех сидящих в зале, и, когда шум внезапно стих, заговорил. Валериан Владимирович смотрел на своевольный, увеличенный лысиной ленинский лоб, следил за его живыми, подвижными руками и напрягался, чтобы не пропустить ни одного слова. Иногда Ленин вскидывал голову, острые глаза его смотрели строго и гордо, потом они теплели, превращались в две щелочки, на губах появлялась улыбка.

Каждый его жест, каждое слово были направлены на то, чтобы убедить делегатов в необходимости перехода к новой экономической политике. И сила его обаяния была так велика, интеллектуальный заряд речи так могуч, что даже недавние скептики вскакивали с мест и бурно аплодировали вождю.

— Невероятная смелость! — прошептал Бубнов на ухо Валериану Владимировичу. — Он гений. Он истинный гений...

А Ленин бросал и бросал в возбужденный зал горячие, гипнотизирующие фразы о замене продовольственной разверстки натуральным налогом, о переходе от военного коммунизма к новой экономической политике, которая укрепит союз рабочего класса и крестьянства. Он говорил о единстве партии. Говорил с болью, узил глаза, была горечь в выражении губ. «Рабочая оппозиция», «децисты», «буферная» группа, Троцкий со своими подпевалами — все они вдруг как бы уменьшились в размерах, обнажилось их политическое ничтожество, убогость намерений, мелкотравчатость. Совсем недавно они ходили гордо выпятив грудь, строя из себя этаких сверхреволюционных вождей, подавляя всех громовыми фразами. Теперь они обмякли, стушевались, сидели опустив головы.