С открытым забралом

— А как же? Разве есть другой план освобождения Закаспия? Нет значит нет. Хотите сидеть до тепла? Я так считаю: противник потерпел под Казанджиком крупное поражение и в панике бежит на запад. Наша задача: не дать ему прийти в себя. Ввиду первостепенной важности закаспийского направления предлагаю концентрировать все свое внимание на этом фронте даже в ущерб другим. Удача на этом фронте искупит все лишения! Вот и командующий Закаспийской армейской группой товарищ Тимошков со мной согласен. Так я говорю, Сергей Прокофьевич?

Двадцатичетырехлетний командующий Закаспийской армейской группой Тимошков солидно пробасил:

— Другого выхода нет, Валериан Владимирович прав. Как вы знаете, член Реввоенсовета Паскуцкий тоже за этот план. По сути, мы повторим Казанджикскую операцию. И начштаба Ефимов — «за». Корм для лошадей и верблюдов придется везти с собой. Нужно установить жесткие нормы — только и всего. Скажем, возьмем запасов на четыре дня. Авось проскочим!

— А если не проскочим? Вдруг поднимется буря? Завяжется встречный бой? Или нас обнаружат и окружат?

— Все может быть. Идти надо. Пока железо кипит, надо варить...

Они все, весь штаб Закаспийского фронта, занялись подготовкой этой опасной экспедиции. Снабжение Валериан Владимирович взял на себя. Туркмены дали ему в кредит свыше двух тысяч верблюдов.

«Наконец все было разработано, отряд скомплектован, и однажды на рассвете мы двинулись в глубину пустыни... В нашем отряде, вышедшем в тыл противнику, было четыре тысячи лошадей. У нас были все виды оружия: две батареи артиллерии, конница, пехота, огромный обоз. Мы шли четверо суток, шли день и ночь, так как судьба операции заключалась в ее быстроте. Если бы противник как-нибудь обнаружил нас, то гибель всех нас была бы неизбежна...

Как и в прежних планах Куйбышева на других фронтах, неудача исключалась: на обратный путь просто не было ни воды, ни еды, ни фуража. Случись что-нибудь непредвиденное — им останется одно: бесславно погибнуть. Они должны победить... На авось шли войска великих полководцев в глубокой древности...

Группа, которую сейчас вел Куйбышев, насчитывала свыше трех тысяч штыков, почти девятьсот сабель и была пестрой по национальному составу: преобладали русские и украинцы, но много было узбеков, таджиков, казахов, киргизов, туркмен, татар, латышей, белорусов, поляков и венгров. Все они верили в необходимость этого трудного похода, никто не жаловался. Стойко переносили жажду. Весь этот разноликий отряд как бы слился в одно целое, его спаяла твердая воля их командира, который ободрял шутками, добрым советом. Его уважали за храбрость и дерзость ума. За то, что он не знает усталости. За его страстное желание очистить Советский Туркестан от белой армии. Он ел из одного с ними котелка, первым хватал винтовку и бросался в атаку, будто рядовой красноармеец. И хотя по уставу его поступки трудно было оправдать, но они поднимали дух у бойцов, снимали страх и усталость.

Он был прекрасен на своем скакуне Воронке, в кожанке и кожаной фуражке со звездой, в кожаных галифе — будто рыцарь в черных стальных доспехах.

А как задушевно пел Куйбышев русские народные песни у вечернего костра в Казанджике! Можно было слушать без конца.

Ах, как по мосту-мосту, по калиновому,
Уж как шел-прошел детинка, голубой на нем кафтан,
Полы машутся, раздуваются,
Миткалинная рубашечка белеется.
А на шейке-то платок — словно аленький цветок,
А в кармане-то другой — итальянский, голубой,
Ему сшила-подарила красна девица-душа.
Красна девица-душа, Авдотьюшка хороша!..

Он просил подпевать ему, и все постепенно запоминали слова. И лилась широкая песня к чужому звездному небу, и думалось, что в песне этой что-то вечное, неумирающее, прочное, как сам народ. В ее незамысловатых словах крылись безудержное веселье, буйная русская силушка, и, наверное, жила-была когда-то та самая Авдотьюшка, и сложили про нее и про детинку песню...

Или же читал наизусть своего «Гайавату», завораживая образами незнакомой жизни, своим звонким голосом:

Погребен топор кровавый,
Погребен навеки в землю,
Тяжкий, грозный,
Повабыты клики битвы, —
Мир настал среди народов,
Мирно мог теперь охотник
Строить белую пирогу,
На бобров капканы ставить
И ловить сетями рыбу...