С намерением оскорбить (1998—2001)

Один из призраков является ко мне в образе плюшевого мишки. По таинственному капризу памяти прошлой ночью мне приснилось то, что произошло не со мной. Я помню этот сон отчетливо, до малейших деталей. Он проходит у меня перед глазами, словно фотографии в альбоме или кадры киноленты. Мне двадцать два года и я впервые вижу поле, пылающее до самого горизонта. В придорожных канавах валяются трупы людей и животных. Между небом и землей качается облако черного дыма, сквозь который пробивается грязно-красное солнце. Его лучи трудно отличить от языков пламени. По дороге из Никосии в Дехалию, на баррикадах из мешков с песком и в наспех вырытых окопах греческие солдаты, молодые и напуганные, ждут турецкие танки, готовясь израсходовать все свои патроны, а потом бежать, умереть или попасть в плен. Мы — это маленький конвой грузовиков под защитой британского флага. С нами небольшая группа беженцев-иностранцев, несколько репортеров, которые ищут военный пост с телефоном, чтобы передать сообщение. Аглае Масини курит и делает пометки своей единственной рукой. Рядом Луис Панкорбо, Эмилио Поло с камерой «Аррифлекс» на коленях и я. Тед Стэнфорд подорвался на мине по дороге на Фамагусту, а Глефкос, репортер из «Таймс», всего пару дней назад ласкавший Аглае в бассейне отеля «Ледра Палас», остался лежать на земле, начиненный осколками. Стоит лето семьдесят пятого года. Я второй раз на территории команчей.

Мы проезжаем заброшенную деревню, охваченную огнем. Жар от горящих домов поднимается в воздух, пропитывает рубашку, окутывает тело. Вдруг впереди появляется семья греков-беженцев. Они машут нам. Супружеская пара с четырьмя детьми. Старшему лет двенадцать. Они тащат чемоданы и тюки с одеждой — все, что удалось спасти из огня. С тех пор я видел их не раз: одна и та же семья на одной и той же войне. История, которая будет повторяться до конца времен.

Они машут нам, просят остановиться. Женщина держит на руках младшего. Две маленькие девочки цепляются за ее юбку. Отец тащит тяжеленные тюки, а мальчик несет за спиной рюкзак. В одной руке у него чемодан, а в другой плюшевый медвежонок сестры. Они знают: турки приближаются и мы — их последняя надежда. Мы видим страх на их лицах, отчаяние женщины, отупевшего от усталости мужчину, измученных детишек. Но наш конвой — только для иностранцев. Британский сержант, который ведет наш грузовик, пожимает плечами: ничего не поделаешь, у меня приказ. Он отказывается остановиться, хотя Аглае обзывает его последними словами по-английски и по-гречески. Остальные молчат. Мы слишком устали и хотим одного: добраться наконец до чертова поста и отправить чертовы сообщения. Эмилио Поло высовывается из грузовика, чтобы снять происходящее, а я не могу оторвать взгляд от семьи, которая остается позади, на окраине горящей деревни. Тогда малыш с медвежонком сжимает кулак и грозит удаляющемуся конвою.

Я не упомянул о них в репортаже для «Пуэбло», который передал тем же вечером. Я точно помню — не упомянул. На войне цена шести жизней невелика. Если тот мальчуган выжил, ему, должно быть, сорок лет. Я часто спрашиваю себя, помнит ли он о той встрече и презирает ли меня так же сильно, как я сам.

КИНЖАЛЫ ЖИТЕЛЕЙ МАГРИБА

Диву даешься, на что тратят некоторые люди свое свободное время. Недавно я получил письмо, автор которого упрекал меня, что я употребляю политически некорректные выражения. Слово «негр», например. Разве называть человека негром, если он и вправду негр, — это проявление ксенофобии? В Африке меня всю дорогу называли белым. Стоит написать «негритянская вечеринка» или «красотка-негритянка», и на тебя со всех сторон посыплются обвинения в фашизме. Слово «черный» тоже под подозрением. Не стоит говорить «черно-белое» кино или «я вижу все в черном цвете». Кому-то такие высказывания могут показаться оскорбительными и расистскими. Следи за своим языком, урод! Ты плохо влияешь на молодежь. Называй их жителями экваториальной Африки. Или людьми с другим цветом кожи. Или афроамериканцами, если они из Штатов. И тому подобное. И я, чувствуя себя жалким оппортунистом, пишу «житель экваториальной Африки с кожей черного цвета», хотя слово «негр» кажется мне более точным и емким, к тому же оно короче. Непомерно длинная конструкция ломает ритм фраз, а читатели отчего-то решают, что я над ними издеваюсь, и продолжают заваливать меня гневными письмами. Я совсем запутался. Наоми Кэмпбелл — черно-белая? «Мальтийский сокол» — это экваториальный фильм с другим цветом кожи? Не знаешь, что и думать.