Я так сильно плачу, что даже не могу прочитать последние слова. Стараюсь вытереть слезы настолько быстро, насколько они текут, но не получается. Закрываю тетрадь и лежу на кровати, зарывшись лицом в подушку. Мне нужно поплакать. Мне нужно высвободиться, а затем я смогу взять себя в руки и выясню, что делать дальше.
Проходят часы. Мои глаза опухли и покраснели. Голова болит. Подушка промокла в том месте, где я на ней лежала, а тело болит от рыданий. Я сажусь, убираю влажные волосы с лица и шмыгаю носом.
Лукас прав. Настало время двигаться дальше. Мне нужно взять контроль над своей жизнью. Нужно быть здесь ради Карсона, пока он будет проходить физиотерапию. Быть здесь ради мамы и папы, даже если я не согласна с их решением. Но теперь я взрослая. Через несколько недель мне исполнится восемнадцать, и настало время выяснить, чем я хочу заниматься в своей жизни.
Переворачиваю страницу тетради и беру ручку.
Глава 27
В больнице не так уж много народу. Иду в отделение интенсивной терапии и осматриваюсь в поисках медсестры, которая всегда здесь. Она видит меня и подзывает к себе.
— Мы перевели его в другую палату. Не беспокойтесь, это хороший знак. Это значит, что доктора думают, он достаточно стабилен и делает успехи, чтобы обходиться без всех этих аппаратов. — Она идет к стойке и достает планшет. — Он в палате 209, на втором этаже. Идите туда. Уверена, он вас ждет.
Я выдыхаю с облегчением, и она улыбается. Тут до меня доходит, что я даже не знаю, как ее зовут.
— Спасибо, — говорю я. — Могу я узнать ваше имя? Извините, что не спросила раньше.
— Не беспокойтесь. Меня зовут Мишель.
— Огромное вам спасибо, Мишель. За все.
— Всегда пожалуйста. Заботьтесь об этом парне, ладно? Он достоин этого, судя по тому, что я видела.
— Да, достоин.
Карсон сидит и обедает, когда я прихожу. Захожу в палату, и по его лицу расползается широкая улыбка.
— Привет, — говорит он и отодвигает поднос.
— Не прекращай есть из-за меня.
— Нет, я только что закончил. И ты когда-нибудь пробовала больничную еду? — Он корчит гримасу и высовывает язык.
Я смеюсь. Лукас ее тоже ненавидел.
— Как ты сегодня себя чувствуешь?
Он двигается и морщится, но притворяется, что все нормально.
— Хорошо.
Я хмурюсь.
— А по правде?
— Лучше.
— Не нужно храбриться передо мной.
Он какое-то мгновение изучает мое лицо, и его глаза заполняются слезами. Он качает головой и тянется к моей руке.
— Ты знаешь, что я старался оставаться оптимистом все это время. Но когда все уходят домой, меня накрывает сомнение. Не могу от него избавиться. Оно будто пытает меня, пока я не признаюсь, что...что мне страшно.
Он не смотрит на меня, просто всматривается в наши руки, переплетенные на кровати.
— Я знаю, что буду в порядке, но мне предстоит долгое восстановление. Скоро меня отправят домой, и через несколько недель я начну проходить физиотерапию, чтобы укрепить левую ногу, так как правой больше пользоваться не могу. — Он морщится. — Каждый раз, когда я ею двигаю, для меня это пытка. Доктор говорит, что какое-то время будет болеть. А после того, как заживет, появятся так называемые фантомные боли. — Он глубоко вдыхает и улыбается мне. — Знаешь, просто не все сразу.
— Знаю.
— Возможно, я никогда не буду заниматься серфингом. Это отстой. — Его плечи поникают, и он вздыхает. — Я понимаю это. — Он смотрит на меня и улыбается. — А как дела у тебя сегодня? Происходит в этом мире что-нибудь захватывающее?
Я не могу не засмеяться, а затем замолкаю. Я пришла сюда, чтобы кое-что ему рассказать, и мне нужно сделать это до того, как струшу.
— Сегодня я прочитала последнее письмо от Лукаса.
— Из той тетради?
— Да.
— Ты в порядке?