С. Ю. Витте

«А знаете, – вставил С. Ю., – как это ни странно, а после запрещения продажи водки мне хотелось иметь у себя хоть несколько бутылок ее. Вы знаете, что я ведь водки не пил и не пью, конечно, а вот так – захотелось. Послал за разрешением – не дали, говорят: без предписания врача нельзя. Я заупрямился, но не могу же я лечиться водкой. Вот мы с доктором и придумали: выписали требование на 10 бутылок водки для обтирания тела. Так только и получил. Я теперь угощаю друзей, которые водку пьют, и доставляю им удовольствие». Мы посмеялись, как меняются времена: С. Ю. Витте надо прибегнуть к обману, чтобы получить 10 бутылок водки, которую он в рот не берет.

За завтраком присутствовал 10-летний внук графини, маленький Нарышкин, которого С. Ю. считал и своим внуком, хотя В. С. Нарышкина, его мама, была дочь М. И. С. Ю. представил мне очень важно своего внука и очень расхвалил мне его. Он, видимо, боготворил этого мальчика, но и отношения последнего к дедушке были удивительно нежные. С. Ю., как он мне сказал, считал мальчика очень умным и очень гордился этим, как будто этот ум происходил от него, хотя ведь в мальчике не было ни одной капли крови «дедушки». Какой странный самообман у такого умного человека! Еще страннее было то, что С. Ю. Витте, политической платформы которого никто уловить не мог, но которого двор и очень многие сановники считали социалистом, интернационалом, демагогом, чуть ли не анархистом, сам бесспорно кичился тем, что у него был «внук» Нарышкин, хотя он только способствовал, может быть, замужеству своей приемной дочки, – удивительные оригинальные черты встречаются в характере даже таких выдающихся по уму людей, каким был С. Ю. Во всяком случае, трогательно было видеть эту дружбу между маститым умирающим государственным человеком и симпатичным ребенком.

Графиня за завтраком все время молчала, изредка давая приказания прислуге, и усиленно заботилась об угощении своих гостей.

С. Ю. спросил меня что-то о войне, я воспользовался случаем и сказал ему следующее: по-моему, один из крупных факторов, препятствующих нашим более определенным успехам на войне, – это железные дороги, т. е. неумелое пользование ими. Не стоит говорить, конечно, какое громадное значение для целей войны имеет прибыльное железнодорожное движение в смысле переброски войск, подвоза армии боевого и пищевого снабжения, эвакуации раненых и т. п., между тем везде заторы, «пробки», а пропускная способность наших дорог теперь меньше, чем в мирное время. По-моему, происходит это потому, что все дело передано в руки военных, практически совершенно с ним не знакомых. Думаю, что было бы правильнее снова призвать к делу специалистов. Крайне интересно знать в этом отношении мнение такого знатока дела, как граф С. Ю. Витте.

С. Ю. положил вилку и стал говорить, видимо, на любимую тему тоном лекции:

– Видите, в любом учебнике по эксплуатации железных дорог на первой странице можно прочитать, что дело это требует не столько знания, сколько умения. Для организации правильного движения и развития наибольшей пропускной способности жел<езных> дорог не нужно специальных знаний, а нужны сноровка, практический навык, поэтому руководить этим делом и исполнять его могут только люди, знакомые с ним на практике. Есть такие приемы, описание которых в учебнике немыслимо.

И пошел, пошел. Говорил он, по обычаю, интересно, но на этот раз длинно, и так увлекся, что говорил до конца завтрака, хотя вышеприведенное давало вполне ясный, определенный, краткий и всякому понятный ответ на поставленный мною вопрос. Тут я пожалел, что затронул данный вопрос, ибо этим невольно лишил себя возможности побеседовать с С. Ю. по другим интересным вопросам дня.

При всем этом я не мог не заметить значительной перемены в интеллектуальных способностях этого большого умницы. Ответить на поставленные вопросы в тоне лекции С. Ю. любил и раньше, но обычно он был в своих речах краток, сжат, образен и логичен, он говорил только нужное, чтобы быть понятым. На этот раз ответ на вопрос не требовал разжевывания, но С. Ю. входил в ненужные подробности, отвлекался, повторялся и в конце концов проговорил около получаса, не дал мне сути в своем ответе: как же быть, чтобы исправить дело теперь, – т. е., иначе говоря, он, в сущности, подтвердил только высказанные мною мысли, не прибавив ничего нового.

Я уехал с тяжелым чувством. Я видел перед собой не блестевшего своим умом и репликами знаменитого Витте, а болтливого старика, в речах которого уже чувствовался предстоящий маразм.

Когда мы прощались, графиня сказала мужу шепотом: «Ну что же, Ник<олай> Ал<ександрович> сказал мне, что не считает твое положение особенно серьезным, более неприятным, чем опасным». Сказала она это, хотя ничего меня и не спрашивала. Он ничего на это не ответил. Мне казалось, что оба они, и муж и жена, отлично понимали сокровенные мысли друг друга, но… не говорили о них…