«С Богом, верой и штыком!»

Хвала бестрепетных вождям!
На конях окрыленных
По долам скачут, по горам
Вослед врагов смятенных;
Днем мчатся строй на строй; в ночи
Страшат, как привиденья;
Блистают смертью их мечи,
От стрел их нет спасенья;
По всем рассыпаны путям,
Невидимы и зримы;
Сломили здесь, сражают там
И всюду невредимы.

Наш Фигнер старцем в стан врагов
Идет во мраке ночи;
Как тень прокрался вкруг шатров,
Всё зрели быстры очи…
И стан еще в глубоком сне,
День светлый не проглянул —
А он уж, витязь, на коне,
Уже с дружиной грянул.
Сеславин – где ни пролетит
С крылатыми полками,
Там брошен в прах и меч, и щит
И устлан путь врагами.

Давыдов, пламенный боец,
Он вихрем в бой кровавый;
Он в мире счáстливый певец
Вина, любви и славы…

Давыдов сидел бледный, глубоко потупившийся; рука, в которой он держал давно погасшую трубку, дрожала. Старческие светлые глаза Платова радостно смотрели на него. И вдруг Бурцов, словно сорвавшийся с петли, забыв и Платова, и все окружающее, бросился на своего друга и стал душить его в своих объятиях.

– Дениска! Дениска, подлец!.. Денисушка мой, ведь это ты, ракалья! – пьяно бормотал он, теребя озадаченного друга. – У-у, подлец, какой ты хороший!..

Офицеры покатились со смеху. Даже солдаты прыснули. Но в этот момент вдали бухнула как из пустой бочки вестовая пушка – и все схватились с мест.

Н. Митаревский Воспоминания о войне 1812 года

Остановились вблизи Малоярославца, не доходя до него. Только что начала заниматься заря, отрядили туда егерские полки и от пехотных полков стрелковые взводы. Вскоре открылась ружейная пальба. В Малоярославце ночевали уже французы. Полки Либавский и при нем поручик с четырьмя орудиями и Софийский с штабс-капитаном и четырьмя орудиями свернули направо и пошли к городу. Псковский же полк и Московский, при котором я находился со своими четырьмя орудиями, пошли прямо, вступили на Калужскую дорогу и стали на ней против заставы: Псковский на левой, а Московский на правой стороне, в виду и близко города. При нас находился и наш дивизионный командир, генерал Капцевич.

В городе продолжалась ружейная перестрелка; выстрелы то удалялись от заставы, то приближались; пули ружейные залетали к нам и свистели. Открылась с нашей стороны пушечная пальба с правой стороны, потом с левой стороны стреляла наша батарейная артиллерия по мосту, через который неприятели проходили в город. С возвышенностей за городом и рекой начали стрелять из орудий и французы; сначала стреляли по нашим батареям, потом начали бросать гранаты и в полки, при которых я находился. Так как они стреляли по нас с отдаленной позиции, то гранаты большей частью разрывало в воздухе, но падали они около нас больше осколками, которыми убило и ранило несколько людей и лошадей.

Долго мы стояли под выстрелами, ничего не делая и завидуя находившимся впереди: по крайней мере, там хотя убьют или ранят, так недаром. К тому же было мокро и холодно, огней не велено было раскладывать, да и есть нечего было: наши съестные припасы были в одном месте, при штабс-капитане, я же, отделившись, ничего с собой не захватил, почему и взял у солдат несколько сухарей и грыз их. Время подходило к обеду, когда мой денщик, по распоряжению нашего дядьки, принес мне полный котел каши с курами, которых солдаты достали где-то в деревне. Кушанья принесено было столько, что я съел самую незначительную часть, а остальное отдал фейерверкерам. Когда поел, то как будто согрелся и закурил трубку.

‹…›