«С Богом, верой и штыком!»

В продолжение шестинедельного здесь пребывания французов я не видал даже тени Наполеона и не искал случая увидать его. Мне говорили, что он позовет меня, и это известие меня ужасало; но, к счастью, оно не оправдалось. Он не посетил нашего храма (церковь Св. Людовика) и, вероятно, и не думал об этом. Четыре или пять офицеров старых французских фамилий посетили богослужение; двое или трое исповедовались. Впрочем, вам будут понятны отношения к христианской вере этих войск, когды вы узнаете, что при 400 тысячах человек, перешедших через Неман, не было ни одного священника. Во время их пребывания здесь из них умерло до 12 тысяч, и я похоронил, по обрядам церкви, только одного офицера и слугу генерала Груши. Всех других офицеров и солдат зарывали их товарищи в ближних садах. В них нет и тени верования в загробную жизнь. Однажды я посетил больницу раненых; все говорили мне об их телесных нуждах, но никто о душевных, несмотря на то что над третьей частью из них уже носилась смерть. Я окрестил многих детей у солдат. Крещение они еще признают, и все обходились со мной почтительно. Впрочем, вера для них составляет лишь слово, лишенное смысла.

А. Мишо – А. Михайловскому-Данилевскому

Мой дорогой полковник!

После нашего вчерашнего разговора о событиях войны 12-го года, я думаю, мой дорогой, что доставлю Вам удовольствие передачей небольшого разговора, который я имел честь вести с его величеством, нашим всемилостивейшим императором 8 сентября 1812 года. Он должен был бы составить эпоху в истории, показывая силу души нашего монарха, плохо понятого теми, кто думал, что он готов заключить мир после потери Москвы.

Вы знаете, мой дорогой рыцарь, что я был послан маршалом Кутузовым отвезти известие его величеству об оставлении Москвы, огни которой освещали мне путь вплоть до самого Мурома. Никогда сердце путешественника не было затронуто ощутительнее, чем мое в этот раз. Русский сердцем и душой, хотя и иностранец, вестник одного из печальнейших событий лучшему из монархов, проезжающий через страну среди более полумиллиона жителей всех классов, которые выселяются, унося с собой только любовь к Отечеству, надежду на отмщение и безграничную преданность своему уважаемому монарху, поражаемый поочередно то тягостью своей миссии и скорбью обо всем, что я видел, то радостью, испытываемой мной при виде повсюду вокруг себя народного энтузиазма, – я прибыл 8-го утром в столицу, исполненный скорби о тех печальных известиях, которые мне предстоит передать. Принимая меня тотчас же по моем прибытии в своем кабинете, его величество уже по моему виду понял, что я не привез ничего утешительного…

«Вы привезли мне печальные известия, полковник?» – сказал он мне. «Очень печальные, – ответил я ему. – Оставление Москвы». – «Неужели же отдали мою древнюю столицу без боя?» – «Ваше величество, окрестности Москвы не представляют никакой позиции, чтобы можно было отважиться на сражение, имея военные силы в меньшем числе, чем у неприятеля. Маршал рассчитывал сделать лучше, сохраняя вашему величеству армию, потеря которой без спасения Москвы могла бы быть ужасным результатом сражения, но которая, благодаря только что доставленным вашим величеством подкреплениям, встречаемым мною со всех сторон, вскоре окажется даже переходящей в наступление и заставит неприятеля раскаяться в том, что он проник в недра ее государства». – «Неприятель вошел в город?» – «Да, ваше величество, и город обратился в пепел тотчас по его входе туда; я оставил его весь в пламени».