Рыцарь-разбойник

– Ты эту кровь тряпкой не остановишь. Рассекли тебе кожу до кости, штопать нужно. А что с Карлом? Убит?

– Привез еще живым, там он, – здоровяк кивнул на дом.

– Что с ним?

– Голова вся разбита, рука одна как тряпка, на одном боку лежать не может, и кровь изо рта идет.

– Горцы били?

– Угу, местные, – кивал здоровяк, а с его подбородка капала кровь.

– На том берегу? За что били?

– Да, на том берегу, а били за сыр.

– Как за сыр, не понял. Почему за сыр?

– Мы на ярмарку приехали от реки, от лодок. Стали возле и хотели место для торговли искать, но пришли какие-то люди и сказали, чтобы ехали мы с ярмарки прочь, что не дозволят торговать нам. А ротмистр в ответ им, что не поедем, и пошел управляющего ярмаркой искать. Тут прибежали еще люди, были злы они, стали телеги с сыром опрокидывать и кидать сыр в грязь. Я тут и вступился: сыр-то мне жалко, сыр-то хороший, – а они давай меня бить, пасынков ротмистра тоже бить стали. Ну, я им тоже в ответ по мордам. Тут подоспели мужики с палками и стража. И тоже кинулись на меня. Вернулся ротмистр и стал за меня заступаться, тоже не давал сыр в грязь кидать. Они на него все накинулись, а он отбивался, бил их тоже хорошо. Тогда они все на него кинулись и били его палками, а стража кольями била.

Никто не перебивал рассказчика, все слушали внимательно. Кавалер только перчатки снял. Он, прищурившись, смотрел исподлобья, медленно наливался ненавистью. И не дослушал увальня, повернулся к двери, без стука толкнул ее и без спроса вошел в дом.

Глава 18

В доме тихий вой, жена Брюнхвальда да еще и служанка, заливаясь слезами, суетятся, носят воду в тазах и тряпки.

– Господин, он… Он даже говорить не может… – пролепетала Гертруда, кинувшись к Волкову.

Максимилиан, сын Карла Брюнхвальда, был бел как полотно, стоял рядом с кроватью, на которой лежал его отец.

– Ну, вы все еще не передумали, выбирая воинское ремесло? – холодно спросил его кавалер. – Если нет, то привыкайте, вам еще придется стоять так не раз.

Максимилиан взглянул на Волкова испуганно и отвел глаза.

– Говорят, ваш монах творит чудеса, – всхлипывала женщина. – Скажите, господин, он поможет, он спасет Карла? Господи, я не выдержу этого! За что мне такое?!

Волков ненавидел сейчас эту рыдающую и причитающую дуру, но сдержался и кивнул настолько спокойно и холодно, что женщина даже удивилась. Затем он отстранил Гертруду и подошел к брату Ипполиту, который колдовал над раненым.

Голова ротмистра была черна от запекшейся крови, монах отмывал ее, чтобы рассмотреть раны и рассечения.

– Ну? – коротко спросил кавалер.

– Палками били, – сообщил брат Ипполит, – не милосердствовали. Обе руки сломаны, ребра… Даже не знаю, сколько поломали. Не могу осмотреть, он сознание теряет все время. Но главное – голова. Молю Бога, чтобы проломов больших не было. Затылок еще не осматривал. Те, что видел, не смертельны.

Кавалер еще раз взглянул на избитого товарища. Повернулся и осмотрел всех присутствующих. Жена, служанка, пасынки и Максимилиан ждали от него слов, но он молчал. Лицо его было каменно-спокойным, таким, что у всех рыдавших слезы прекратили литься. Помолчав, Волков двинулся к выходу, задевая на ходу мечом своим мебель и ноги людей. Только на пороге он остановился, повернулся и сказал:

– Монах, постарайся, он мне нужен.

– Я сделаю все, что в моих силах, – пообещал брат Ипполит.

Волков вышел на улицу, Максимилиан шел за ним. Там уже был ротмистр Рене, а Роха слезал с коня. Они поздоровались с кавалером, но тот даже не взглянул на них. Он опять подошел к здоровяку, который все сидел на лавке у дома. Александр сразу встал и, вытирая кровь, ждал, что скажет кавалер.

Волков сжал кулак и поднес его к лицу молодого человека:

– Как так случилось, что ты жив, руки и ноги твои целы, а офицер твой при смерти? А?

– Я… Я… – замямлил здоровяк.

– Я спрашиваю, как так произошло? Струсил, подлец?

– Замялся…

– Замялся? Замялся. Прятался? Под телегу уполз?

– Растерялся, господин, – оправдывался здоровяк. – Много их было, насели.

На лице кавалера отразилось чувство глубокого презрения, он кулаком ткнул здоровяка в лицо, не ударил, а толкнул, чтобы тот сел на лавку, к тряпке и к тазу своему. Волков постоял еще пару мгновений и все с тем же выражением презрения сказал этому Гроссшвулле сквозь зубы:

– Еще раз струсишь – повешу.

И отошел от него к офицерам.

– Ну что? – спросил его Роха. – Значит, идем на тот берег?

Волков посмотрел сначала на него, затем на Рене и сообщил:

– Господа, я женюсь.

– Поздравляю вас, – удивленно произнес Рене, видно, никак он не мог понять, к чему сейчас об этом говорить. Время ли оповещать о женитьбе.

– На госпоже Брунхильде? – осторожно уточнил Роха.

– Нет, на Элеоноре Августе, девице фон Мален. Третьей дочери графа фон Малена, – спокойно отвечал кавалер.

– Поздравляю вас, – еще более удивился Рене.

– Ишь ты! – восхитился Роха. – Значится, на дочери графа! А Брунхильда получается… Того…

– Госпожа Брунхильда Фолькоф выходит замуж за самого графа, – раздельно произнес кавалер и пошел к лошади.