Рыцарь-разбойник

Кавалер поставил на бумаге свою подпись. Сыч и сержанты Хилли и Вилли не без труда поднимали с пола тяжелые мешки. Вместе с теми, что получили вчера у епископа, получилось две тысячи двести талеров, и деньги эти весили совсем немало.

После этого Волков со своими людьми отправились к магистру архитектуры, господину Драбенфурсту, чтобы оговорить с ним величину, форму и стоимость церкви.

И тут брат Семион оказался сведущ. Он говорил с архитектором так, словно за свою жизнь заказал как минимум пару церквей. И к немалому удивлению, монах попросил помимо самой кирхи выстроить еще и приходской домик для проживания священника. И домик, что он заказывал, был в два этажа да с конюшней, хлевом и всем остальным, что нужно в деревне. Вплоть до двора с воротами и с личным колодцем. А еще скромный монах попросил архитектора, чтобы домик строился вперед, раньше кирхи, чтобы святой отец мог «жить сам и не мешаться при дворе господина Эшбахта».

Выделенных епископом денег на все это могло и не хватить.

– Почему же ты хочешь дом строить вперед церкви? – уже на улице спрашивал у монаха Волков.

– Если я дострою церковь и не дострою дом, то епископ вряд ли еще выделит нам денег, а если мы достроим дом и чуточку не достроим кирху, то мы вновь попросим у епископа, он, добрая душа, может, и еще даст.

Волков считал себя человеком неглупым, но понимал, что тягаться с этим пройдохой не смог бы. Он смотрел на монаха исподлобья и только качал головой, потом сел на коня, так и не сказав ни слова. Нужно было спешить в Эшбахт. Дел у них было по горло.

Глава 13

Дома кавалер, едва с коня слез, увидал женщину во дворе, несущую воду. Не из его крестьян, но, видно, из простых. Женщина как его заметила, так ведро поставила и кланяться стала. И смотрела на него странно, вроде улыбалась ему, а вроде и стеснялась.

– А это кто? – спросил Волков у Ёгана, кивнув на женщину.

– Так приехали два дня назад. Эта госпожа и ее детей трое, говорит, что сестра ваша, говорит, что вы ее пригласили.

Волков сначала растерялся и не знал, что делать, постоял в растерянности, но глаз от приезжей не отводил. И не понимал, что с ним происходит. Женщину эту он видел впервые: простая, заезженная тяжелой жизнью. Первый раз он ее видел, а сердце сжалось так, что дыхание перехватило. Неужели это его сестра? Нет, не помнил он ее совсем. С другой стороны, он и мать свою уже не мог вспомнить. Иногда, ложась ночью в постель, пытался, но лицо матери так и не явилось ему. Отца еще припоминал, тот был большой, сильный, бородатый, дом отлично помнил. А мать не мог. И сестер толком не мог вспомнить. Когда он покинул дом, они были совсем еще маленькими девочками, носившими белые платья. Неужели это одна из них? Нет, не узнавал он в ней ничего. В этой усталой и худощавой женщине ну никак он не мог признать ребенка в белом платьице. А женщина так и стояла все с той же улыбкой вымученной, руки на животе сложив, ладони от волнения сжав.

Наконец, кавалер сделал к ней несколько шагов и спросил:

– Добрый день, как вас зовут?

– Тереза Видль, господин, – отвечала женщина срывающимся голосом.

– Урожденная…?

– Фолькоф, господин.

– Фолькоф? – как бы уточнял Волков.

– Да, но матушка все время говорила нам, что наш батюшка был шкипер, родом из восточных земель, настоящая фамилия Волков, – торопясь, рассказывала женщина.

– А меня вы помните? – медленно, словно боялся спугнуть ее, спрашивал кавалер.

– Нет, не очень… – Женщина стала мять руки от неловкости. – Но матушка говорила, что вы ушли на заработки, и когда вернетесь, то у нас будет вдоволь хлеба и не дадите нас никому в обиду.

– У вас была нелегкая жизнь?

– Нелегкая, господин, – говорила она, – особенно после того, как забрали дом. Так пришлось нам с матушкой жить на кухне трактира несколько лет. Ели мы то, что оставалось от посетителей, мыли трактир каждый день.

– Дом? А помните, где был ваш… наш дом? – спросил Волков.

Он до сих пор прекрасно помнил свой дом.

– Да, господин, дом был между церковью Воскрешения Господня и мостом Медников.

Да, там их дом и стоял. Волков вдруг почувствовал неудержимое желание обнять эту женщину, обнял и почувствовал, как худа спина его сестры, как костлявы плечи и ключицы. Как тонки ее руки. Видно, давно она не ела досыта.

Наконец, он оторвался от нее и заметил, что слезы текут по ее лицу. Он сам вытер ей их своей рукой.

– Пойдемте, сестра, – сказал кавалер, – я хочу поглядеть на своих племянников. Они в доме?

– Да, господин! – Тереза подняла с земли ведро.

Волков остановился, забрал у нее ведро:

– Отныне вы не будете носить ведра.

Он взял ее за руку и повел в дом, а ведро понес сам.

Хилли и Вилли тащили за ним мешки с серебром, а за ними уже шел и брат Семион, и Сыч, и Максимилиан, и Ёган.

Дома за столом сидели три ребенка: мальчик лет тринадцати и две девочки одиннадцати и семи лет на вид. Брунхильда по-домашнему, в одной нижней рубахе, вертелась у зеркала, а служанка Мария у очага.

– Дети, встаньте! – поспешно велела Тереза. – Это ваш дядя, господин Фолькоф.