Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Ее привел в чувство горький, незнакомый вкус на губах, она открыла глаза и увидела, что он по капле выжимает ей на губы сок из какого-то корня, похожего на петрушку. «Потерпи, все обойдется». Она моргнула в знак согласия, как еще могла она выразить свое доверие, а она доверяла ему, такой он был спокойный и собранный, так внимательно, забывая мигать, глядели его глаза. От горечи сока вязало рот, а он велел еще разжевать несколько длинных, похожих на ивовые листьев, покрытых легким пушком. Одной рукой он поддерживал ей затылок, другой совал в рот листья, вкуса она уже не чувствовала, язык онемел. «Та-ак», — услышала она, казалось, он готовит ее к новому испытанию, она вспомнила — так ясно, что в уголках глаз выступили слезы, — о боли в руке и хотела спросить: «Что же делать?» — но не смогла. Дожевала листья, и тогда его пальцы, слегка измазанные зеленью, заскользили по ее лицу, нажимая на глазные яблоки, растирая лоб сильными круговыми движениями, кожа горела и, участок за участком, делалась чужой, теряла чувствительность, она подумала, что это похоже на заморозку, и дернулась было — спросить, но не сумела разжать зубы. Одно время она еще пыталась следить за его пассами, за сосредоточенным лицом, но скоро в поле зрения осталась только брешь в листве, покрывавшей крышу, луч сквозь нее, несколько стебельков и, кажется, застывшая букашка. Скоро исчезла и больная рука, вернее, стала отсутствующей, так, наверное, чувствуют те, кто перенес ампутацию. Это ощущение отсутствия, и пугающее, и приятное, распространилось на все тело, смутное ощущение, что тела нет, а она существует, она ждала видений, музыки, необыкновенных красок, но ничего такого не произошло. Все оставалось тем же: луч света с мельчайшими пылинками, тусклая зелень вянущих листьев, еще был рыжий отсвет его бороды, шорох, насекомое, дыхание, ах да, это его дыхание, а ее? Своего дыхания она не услышала, ее одолело безразличие, и она уснула.

Когда она проснулась, уже стемнело, было слышно, как валяется по траве и фыркает, пыша здоровьем и силой, конь, ей казалось, что она вынырнула из долгой болезни. Она шевельнула рукой, все было в порядке, она не поверила себе, долго щупала мышцу, кость — ничего, никакого следа боли, и если бы не разодранный рукав, единственная улика, она, пожалуй, решила бы, что с ней была галлюцинация. Она хотела встать, но ударилась макушкой о ветки, снова опустилась на моховую подстилку, обхватила голову руками, как бы отчаясь что бы то ни было понять, посидела так и потом негромко позвала: «Эй, где ты?» Никто не откликнулся, и она вылезла наружу, прикрывая ладонью глаза; стояла самая настоящая ночь, довольно теплая. Земля была освещена луной. Человек сидел спиной к ней, под кустом, и смотрел, как катается по траве Орлофф. Она подошла — трава заглушала шаги — он тихонько смеялся и пошвыривал в коня комьями земли, стараясь не попадать. Орлофф ржал, фыркал, взбрыкивал, как жеребенок, и она подумала — как надо вжиться в игру животного, чтобы так искренне смеяться, так разделять его радость, безмятежность, силу.

Она встала между ними со словами: «Как ты это сделал?» Он понял, что она говорит о руке, но ответил, помедлив, с оттенком недовольства: «Что сделал? Что я такого сделал?» Антония опустилась на колени, прямо во влажную траву. «Я прекрасно помню, что сломала руку. Я упала с лошади и сломала руку. — Помолчала и добавила: — Я свалилась, как тюк, и рука хрустнула, как ветка, так ведь ты сказал?» — «Теперь нормально?» — «Нормально», — сказала Антония. «Ну, а раз нормально, чего же тебе еще? Считай, что ничего не случилось. Я тебя провожу, если хочешь. Поздно. Может быть, тебе пора спать. Дома».

«Знаешь, что я думаю, ты только с виду такой несуразный. А на самом деле, стоило нам познакомиться, и сразу начались какие-то… э-э… какие-то странные вещи. Но вот это, то, что я испытала сейчас на себе, это уж слишком. Я хотела бы знать…»

Он оборвал ее коротким махом руки, как будто разрубал щепку. «Зачем это тебе?» — «Как тебе сказать, если бы это все случилось не со мной, я бы, наверное, не поверила. А так у меня впечатление, что я — жертва розыгрыша. Или гипноза».

Человек щелкнул пальцами. «Вот то-то и оно! Ты не веришь, что с тобой может случиться что-то необыкновенное. Прости меня за дерзость, ты с кем-нибудь встречаешься, ну, у тебя кто-нибудь есть?» Антония оторопела. Она не уловила связи с тем, что происходило между ними, но вопрос грянул так строго и неумолимо, как если бы связь была. Она проглотила чуть не сорвавшееся с языка «нет» и минуту спустя уже говорила без дрожи в голосе: «Да, есть, очень незаурядная личность», — и, слушая себя со стороны, поняла, с какой-то сладостью самобичевания, что думает о Палиброде, стыд какой, какой бред.