Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Она проснулась в шалаше, под одеялом, рассвело, и в кустах пел черный дрозд. Она вышла босиком в росистую траву, в нескольких метрах от шалаша, в загородке из камней дымились из-под золы угли, из котелка, стоящего на пне, шел пар. Пахло лесом и дымом, небо было чистым, и ей показалось, что она одна во всем этом пространстве. Она отчаянно крикнула: «Орлофф, эй, Орлофф!», потому что так и не знала, как зовут ее мужчину, и вместо коня из-за кустов вышел он, держа на ладонях огромный лист лопуха. Он был в своей вечной шляпе, но теперь она ясно увидела его глаза, непостижимо черные при такой огненной бороде. Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ, протягивая ей на лопухе малину, почти спелую, подернутую пухом и паутинками. «Прошу». И первый, присев на корточки, с наслаждением отправил в рот малинины. Антония опустилась на колени и тоже стала есть, сначала аккуратно выбирая по ягодке, потом все быстрее, вслед за ним, едва успевая смаковать кисло-сладкий вкус, терпкий запах. Антония ела, глядя ему в глаза, как будто только что открыла их редкую красоту, и скоро она уже не могла без него поднести ко рту щепоть ягод, скорее, чем она думала, ей удалось приноровить к его дыханию свое, чего же больше можно было желать. И все же она поднялась первой и, побежав к перелеску, туда, где предполагала реку, крикнула: «Проводи меня к воде, пить хочется». Он подхватил котелок, обжигая пальцы, догнал ее и заставил выпить кислую жидкость. «Это брусничный отвар, тебе целый день не будет хотеться ни пить, ни есть». Она взглянула с любопытством: «Ты так каждый день?» Человек покачал головой: «Нет, что ты, не каждый, только в особых случаях, в тех, что называют оказией». Он обнимал ее за плечо, сначала покровительственно, потом властно, и она не сопротивлялась. Она прижалась к нему, как накануне, теперь уже привычно, и понимала только одно: так хорошо ей никогда не было. Он погладил ее руку сквозь прореху в рукаве. «Я же говорю, это просто чудо какой отвар».

Наконец они вышли к реке, берег был местами размыт, торчали корни, все же они отыскали две ровные площадки, неподалеку одна от другой. Он привычно сбросил рубаху, движением не столько четким, сколько полным сдерживаемой силы. Антония смотрела, как он черпает пригоршней воду и льет на рыжий затылок, на белую шею, почему она белая? — ах да, из-за шляпы, он был еще молод, ее мужчина. До нее донеслось: «Я забыл мыло в рюкзаке», вода шумела, и она не очень хорошо разбирала слова: он забыл мыло, но вода все равно жесткая, мыло не распенится. А может, она недослышала, он сказал: хочет, пусть разденется? Антония секунду поколебалась, потом решила, что он имел в виду и то, и другое, быстро, чтобы не передумать, разделась, нагнулась и, подражая ему, зачерпнула пригоршню воды и пролила ее над головой, давая струйкам стечь по рукам, по лицу, по груди. Вода была холодная, приятная, она почувствовала себя такой молодой, что набрала в легкие воздух и удерживала, сколько могла, чтобы ощутить воздух в себе, а когда выдохнула, грудь ее стала налитая, крепкая — снова то, недельной давности, ощущение, на этот раз полнее, сильнее, способное наполнить силой ее всю. Человек мылся долго, с плеском, с фырканьем — закрыв глаза, можно было подумать, что это сам Орлофф купается в реке, однако она чувствовала его взгляды, он оглядывал ее сквозь пальцы, и она лила на себя сверху чистую воду, порой прикасаясь к телу, она была крепкая, свежая, и будь тогда темно, вокруг нее сделался бы свет.