Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Палиброда нахмурился, снова засунул кулаки в карманы. «Что это еще за вопросы? Я же тебе сказал, что они не сейчас, так после могут стать ценностью. Ясно, что я сделал расчет на будущее, поэтому их и собрал, а это было непросто. Никто просто так не расстанется даже с тряпкой, если она хоть секунду принадлежала ему». — «Это ладно, но для вас лично эти камни — очень много значат?» Палиброда фыркнул: «Нет, лично для меня нет. Хотя мне несколько раз из-за них чуть череп не проломили. Определенно — нет». Антония взглянула на него торжествующе. «Так я и знала. Тогда откуда такие страсти? Вот что вы мне скажите — страсти-то откуда?» Палиброда, не сразу ответив, отступил на шаг назад, напрягшийся, побледневший: «Тю-у, это что, обличительная речь?» И было ясно, что он не боится ее, а просто удивлен, что она позволяет себе выражать какие-то сомнения, хотя бы только ради красного словца. Он круто повернулся и уже в дверях бросил через плечо: «Смотри хорошенько, все, что ты видишь, моих рук дело». И прежде чем дверь закрылась, его настигли слова Антонии: «В том-то и штука, что никакие это не страсти, это условный рефлекс, вот это что». И дверь прихлопнула конец фразы, почти крик. Она вышла за ним, вернее сказать, по его следу, накрапывал дождь, и до дома она добралась, держась середины мостовой, под тяжелыми каплями, холодившими кожу. Так прошел первый день. Назавтра ее снова потянуло к старой плавильне, но она никого больше не встретила, послонялась вдоль по улице, заходя в мелкие лавчонки, накупила безделушек и вечером пришла к выводу, что Палиброда, конечно, был бы не прочь навестить их новое жилище, и если не навестил до сих пор, то только из-за нее. Такой вывод не слишком ее смутил, и она бы совсем забыла про их встречу, если бы не подступающая временами тупая головная боль, до темноты в глазах, но это, конечно, шло от самовнушения. Тут она не сомневалась.

* * *

Она уже возвращалась домой, когда вдруг поняла, что он здесь. Что он идет следом, подлаживаясь под нее: она убыстряла шаг, и он с топотом припускал вдогонку, она застревала у витрин — и слышала за спиной нетерпеливый перестук подковок на его сапогах. А когда она поравнялась со своим домом и помедлила, да, да, помедлила, прежде чем войти в подъезд, пахнущий погребом и облупленной известкой, он тронул ее за плечо, даже не сняв перчатку: «Эй, Антония». Она обернулась и, застав на его лице выражение мальчишеской радости, нарочито сухо откликнулась: «Что?» Он удивился: «Как — что? Сегодня пятый день. Я вернулся!» — «Ну и что, что вернулся, что с того?» Он казался ей чересчур самонадеянным, и следовало его одернуть, даже если не хотелось.

«Я думал, может, ты хочешь его проведать. Он там, Орлофф». И человек неопределенно махнул рукой куда-то за дома, где горизонт загородил глинистый холм, весь в колючих кустах и одуванчиках. «Ах да, Орлофф, а я про него и забыла!» По ее лицу было видно, что это неправда, но ничего лучше она не придумала и кого-то из себя изображала — кого? не находя своих собственных слов, своего тона. Но человек не обиделся. «Вот и я ему тоже сказал — какой смысл о ней вспоминать!»

У Антонии расширились глаза, вот оно, опять, это состояние, когда все съезжает со своих мест. «Кому вы сказали? Лошади?» Человек кивнул: «Когда мы одни, я и Орлофф, я с ним обсуждаю дневные дела. Чтобы скоротать время». — «А он?» — «Ну, а он, если со мной согласен, то фыркает и шевелит ушами, вот так». И человек ладонью показал, как Орлофф шевелит ушами, когда соглашается с ним. «Вы опять за свое, опять фокусы, — сказала Антония, но без злости, уже почти смирясь с его странностями. — И как вас все-таки зовут? А то мы разговариваем, видимся, как-то неудобно. Вы-то обо мне столько знаете, что поневоле задумаешься». Она пыталась говорить легко, но настороженность еще тлела в ней.

«Оставим это, Антония, я же тебе сказал, что достаточно захотеть. Зови как придется. И имей в виду, что хотя прошло пять дней, ты все такая же красивая. Право, красивая». Он повернулся и зашагал к холму, где топорщились колючками кусты, в уверенности, что Антония пойдет следом. За холмом лежало поле с перелеском, с помятой, уже засыхающей травой, с кротовыми кучами, со следами скотины, которая паслась здесь на воле, выискивая зелень послаще. И Орлофф тоже пасся, ноздрями сдувая пух с одуванчиков, выбирая молочай и сочные листья. Человек присвистнул сквозь зубы, и конь плавно поднял голову, смерил людей влажным взглядом и рысью пошел навстречу, а поравнявшись, обнюхал Антонию, заржал и потряс гривой. «Ну, что я говорил, он-то тебя помнит!» Она осмелела и похлопала коня по храпу, он закрыл глаза, напружил шею. «Ну все, все, иди по своим делам, но, иди». И человек шлепнул его ладонью, спроваживая. Орлофф отошел в сторонку и принялся щипать траву, время от времени косясь на них. У Антонии было ощущение, что она под присмотром, только вот под чьим?