Рыбы молчат по-испански

Но проходило несколько дней – и снова случалось что-нибудь необычное, необъяснимое и пугающее, или ей снова мерещились знаки и знамения там, где другие не заметили бы ровным счетом ничего…

Она чуть не упала в обморок, когда однажды внимательно рассмотрела давно уже примелькавшуюся гипсовую статую, стоявшую у входа в Рогожинский суд. Это была мужеподобная фигура Фемиды, простыня едва прикрывала выпирающие формы, глаза были завязаны узкой полоской ткани, а рот улыбался загадочно и зловеще. В руках Фемида держала весы, застывшие в шатком равновесии, а слева от нее красовалась высеченная в гипсе надпись: «Dura lex, sed lex». «Дура, – повторяла Нина, поднимаясь по лестнице и стараясь не глядеть Фемиде в лицо. – Дура лекс. Нет от нее пощады. Настанет день – и она обязательно настигнет и покарает виновных».

Фемиды с застывшими в шатком равновесии весами Нина боялась неспроста. Как часто случается с авторами и исполнителями масштабных предприятий, за Ниной и Ксенией водилось много мелких погрешностей, о которых знали только они, Ксения и Нина.

Так, например, Нине было хорошо известно, что Ксения несколько раз самостоятельно изготавливала разрешение министерства образования. Эти разрешения были чистой формальностью, однако считались чрезвычайно важным документом, без которого иностранцы не могли стать законными родителями своего ребенка. Иногда в последний момент оно терялось где-нибудь в чиновничьих кабинетах или по необъяснимой причине задерживалось в Москве и не приходило к тому дню, на который назначили суд. В этих случаях Ксения обращалась за помощью к приятелю бывшего мужа, который мастерски изготавливал в «Фотошопе», а потом печатал на цветном принтере любые штемпели, печати и подписи, так что на следующий день разрешение министерства образования как ни в чем не бывало подшивалось к судебному делу.

Нине тоже случалось хитрить: несколько раз приходилось расписываться за испанцев, расшивать и сшивать обратно документы, в которых были устаревшие даты, корректировать устный перевод.

Выражение «корректировать перевод» придумала Ксения. Оно возникло в их практике далеко не сразу. Впервые Нина услышала его минут за пять до начала одного из бесчисленных судебных заседаний, которые к тому времени слились в ее памяти в одну сплошную серую скуку.

Нина уже стояла под дверью зала суда, как вдруг к ней подошла Ксения.

– Перевод придется подкорректировать, – заявила она по-деловому.

– Как это? – не поняла Нина.

– А вот так, – торопливо объяснила Ксения. – Понимаешь, мальчику нашему Димочке на медосмотре поставили непроходной диагноз: задержка психического развития. Так ты этот диагноз, пожалуйста, на суде не переводи.

– Что значит – «не переводи»? Судья будет говорить, а я должна молчать?

– Ну зачем же молчать? Молчать не надо. Вместо «психического» скажи по-испански «физического», вот и все. Никто и внимания не обратит. Тебе-то что за дело? Какая, в сущности, разница?

– Что значит – какая разница? – растерялась Нина. – Но ведь ребенок болен. Как же можно про это не сказать? Вряд ли они стали бы усыновлять, если бы знали про такой диагноз!

– Подожди, не кипятись, – перебила ее Ксения. – Во-первых, до суда осталось всего несколько минут, и мы уже все равно никому ничего объяснить не сможем. А если сказать с ходу, без подготовки, они могут засомневаться и суд придется отменить. Ты хочешь, чтобы суд отменили?

– Нет, не хочу, – честно призналась Нина. – Но переводить так, как ты говоришь, я не умею.

– Если не хочешь, чтобы у нас у всех болела голова, придется, – жестко проговорила Ксения. – Суд нельзя отменять, здесь ты совершенно права. От этого всем будет хуже – тебе, мне, испанцам, ребенку. От твоего дурного упрямства пострадают невинные люди. Погоди, я еще не все сказала, – добавила она уже мягче, почувствовав Нинин протест. – Видишь ли, директор областной медицинской комиссии поссорился с Адой. Обиделся на нее за что-то, вот ребенка на комиссии и запороли. Там же знают, что таких детей даже иностранцы не берут, и решили Аду хорошенько проучить… А ребенок-то совершенно нормальный. Когда вырастет, будет не хуже нас с тобой.

– Ты уверена? – с надеждой спросила Нина.

– Точно тебе говорю. Не сомневайся и смело переводи, как я сказала.

Нина хотела еще что-то возразить, но дверь в зал заседаний открылась, и их пригласили войти.

Суд прошел замечательно. Нина все делала так, как велела Ксения.

Директор областной медицинской комиссии, по-видимому, не на шутку разозлился на Аду Митрофановну: судов, где перевод приходилось корректировать, становилось все больше. Как правило, речь шла о незначительных поправках: такие фразы, как «возможная задержка психического развития», «хронический алкоголизм», «умственная отсталость матери» Нина попросту не переводила. Сглаживать устный перевод сделалось для нее чем-то совершенно привычным и допустимым, Нина перестала об этом задумываться, так же как и о деньгах, которые пачками плыли через ее руки.