Рыбы молчат по-испански

– Все хорошо, Ниночка, – напутственно говорила Людмила Дмитриевна. – Вот только у мальчика мать цыганка, а отец неизвестно кто. Прямо не знаю, возьмут ли такого твои иностранцы… – Она вздохнула и грустно посмотрела на Нину. – Ты им скажи, ладно? А то мало ли что…

А что – что? – думает Нина. Что тут особенного? Многие испанцы сами похожи на цыган. А эти к тому же андалусийцы – смуглые, кареглазые. И вообще – какая разница?

– У нас в Рогожине цыгане всегда были, – рассказывает Ада Митрофановна часом позже в доме ребенка. – С детства их помню. Мать моя, покойница, все пугала нас – со двора ни ногой, а то цыгане утащат. Боялись мы их – жуть. А чего бояться-то? Чужие дети им не нужны, своих цыганят чумазых девать некуда. Когда-то они были кочевыми, а потом советская власть запретила кочевать. Понастроили домов, а живут по старинке. Детей плодят одного за другим, всех оставляют, сколько ни народится, – это если баба замужем. А вот если в подоле принесет – сдают государству.

Во время своих странствий Нина не раз видела вдоль дороги цыганские дома – большие, богатые, но непременно с каким-нибудь несуразным изъяном – непропорционально высокие, с рядами бестолковых одинаковых окон, с дурацкими, ни к селу ни к городу, колоннами. Пузатые, как бабы на сносях. Ада утверждала, что в домах имелись ковры, дорогая посуда, домашние кинотеатры, компьютеры – все это считалось у цыган престижным. Зато туалет располагался на улице – обычный деревянный домик, воняющий на всю округу. Кругом валялся мусор, бродили тощие псы. На обочину выбегали чумазые дети, что-то орали, строили рожи проезжавшим автомобилям. Как-то раз в Ксенин джип запустили камень. Скорость была большая, камень отскочил, чиркнув по обшивке. Цыганята тут же исчезли, и останавливаться Ксения не стала.

Раньше Нина встречала цыган всего несколько раз.

Когда ей было лет двенадцать, Зоя Алексеевна взяла ее с собой на биостанцию километров за триста к северу от Москвы. Вокруг рос темный, почти непроходимый лес, где водилось много всякого зверья и птицы. Нина с матерью ходили туда за грибами. Грибы мать собирала профессионально – сказывалась таежная сноровка: вставала засветло, наскоро выпивала чашку кофе и бродила по лесу до обеда, а потом полумертвая от усталости Нина еле тащила обратно тяжелую корзину, где внизу лежали грибы поскромнее, подберезовики и подосиновики, сверху аккуратно, напоказ, были выложены белые – гладкие, отборные, без червоточин, прикрытые листьями папоротника и для украшенья веточкой лесной малины с плотными спелыми ягодами.

– Запомни, – поучала мать, – все грибы съедобны. Даже веселки и оленьи рога. В лесу человек не пропадет – грибы помогут выжить. Главное – уметь их найти и правильно приготовить. Ядовитых грибов в наших лесах не так много. Бледная поганка, – остановившись, мать загибала пальцы у Нины перед носом, – мухомор вонючий, мухомор пантерный, чешуйница, ложноопенок, паутинник… Бледная поганка – гриб редкий и очень ядовитый. Прежде в деревнях бабы им соперниц травили.

К Нининой радости, вокруг биостанции росло столько благородных, не вызывающих сомнения грибов, что срезать все подряд было не с руки, а не то Нине до вечера пришлось бы скрести ножом скользкие веселки и пахнущие древесной гнилью оленьи рога. Отказаться от походов в лес ей даже в голову не приходило – заготовка грибов на зиму была обязательным делом всей семьи. Когда из Москвы на выходные приезжал вымотанный за неделю отец, ему вручали корзинку и отправляли в лес.

За грибами мать одевалась, как бывалый полевик: защитного цвета штаны, геологическая куртка с надписью «Шикотан», накомарник и косынка на голове. Наверное, в лесу все это выглядело нормально, но Нина каждый раз боялась, что их кто-нибудь увидит – она стеснялась материного накомарника. Они вышли с тропинки на лесную дорогу, как вдруг за спиной раздался топот, и прямо на них из-за поворота выкатилась телега, запряженная косматой лошадкой. В телеге сидели мужчина и женщина – цыгане. Настоящие, не чета московским, которых Нина мельком видела в пригородных поездах. У женщины были крупные золотые зубы, монисто, на черно-седых волосах пестрый платок. Мужчина – в белой рубашке и коричневой фетровой шляпе.

«Цыгане – первый сорт, прямо как в кино», – с восхищением подумала Нина, разглядывая их во все глаза.

– Пррр, – мужчина дернул вожжи.

Телега остановилась, и лошадиная морда оказалась у Нининого лица. Лошадь скосила на нее ошалелый глаз и слюняво пожевала удила.

– Матушка… – обратилась цыганка к Нининой матери.

Голос звучал спокойно, и во всем ее колоритном облике Нина не заметила ничего враждебного.

Но тут произошло нечто странное. Нина взглянула на Зою Алексеевну и обомлела: ее героическая мать-естественник, полевик с многолетним стажем в лихо закрученном накомарнике замерла, бледнее самой бледной во всем лесу поганки.

– Быстро, – прошипела мать. – Быстро идем отсюда.

Она схватила Нину за руку и поволокла прочь.

– Она же просто спросить хотела… – начала было Нина.

– Быстро, – повторила Зоя Алексеевна сквозь зубы.