Рвач

Несмотря на утверждение, что «малоприметные подвиги» рядовых тружеников могут послужить «достойным материалом для самой патетической поэмы», что «романтизм» молодого комсомольского племени «не в творчестве потусторонних мифов, а в дерзкой попытке изготовлять мифы взаправду», в романе ощущается противопоставление первых лет революции — как некоего романтического взлета — годам ее последующего развития. Вспоминая времена фантастических проектов и невероятно смелых идей, Эренбург замечает: «К прискорбию, мало что сохранилось от того периода». Рассказывая о трудных буднях, заполненных «канцелярской суетней», начисто лишенных живительного пафоса, «повалившего перекопские стены», писатель восклицает: «Время, жестокое время, оно слишком мучительно для нашего поколения, привыкшего жить не переводя дыхания, для детей… Октября». После характеристики нэпа как «живительного процесса экономического возрождения страны» он говорит о «недоумении, боли, а иногда и негодовании», которые вызывает у него обстановка тех лет. Автор сгущает краски в изображении быта того времени, подчеркивая его теневые стороны. Все это не могло не сказаться на общей тональности романа.

Некоторые события гражданской войны Эренбург описывает так, словно он стоит «над схваткой». Отсюда — рассуждения о жестокости гражданской войны, — «с вспарыванием семитических и арийских кишок, с вырезыванием перочинными ножиками на плечах погон, а на лбу звезд», упоминания о расстрелах в киевском ЧК, размышления о русской скуке, от которой одинаково изнывают и побежденные и победители.

Не менее сложно и отношение автора к главному герою романа.

Прослеживая шаг за шагом жизненный путь Михаила Лыкова, скрупулезно анализируя все его поступки, Эренбург убедительно показывает эгоизм, беспредельное честолюбие, наглость, невероятную жажду власти и славы «маленького Наполеона».

Характер этого лакейского сына, «патетического спекулянтика», как называет его в одном из писем Эренбург, сложился еще до революции. Вспученная нэпом мелкобуржуазная стихия, обстановка, в которой оказался герой романа, не могли не сыграть «роковой» роли в его жизни. Но бациллы рвачества упали на благодатную почву.

У Михаила Лыкова нет кровной связи с партией и революцией. В какие-то моменты своей жизни он оказывался лишь вовлеченным в ее стремительное движение. Духовно поднимая его на какое-то время, революция так и не смогла его переделать, — Лыков всегда был и остался человеком без идеалов.

Несмотря на то что Михаил Лыков предстает на страницах романа в обличье шкурника, он не является тем классическим типом перерожденца, какого, например, сумел вывести Маяковский в образе Присыпкина. «Михаил Лыков, — отмечал один из критиков 20-х годов, — рвач с надрывом, к этой идеологии только подошел, но с нею не слился, до нее вполне не поднялся, так как не мог вполне расстаться с навязанным ему автором свинцовым грузом истеричной романтики, больной достоевщины…»[5]

Описывая некоторые неблаговидные поступки Михаила Лыкова, писатель порой не только не находит слов осуждения в адрес своего героя, а, напротив, объяснением побудительных причин, руководивших им в тот или иной момент жизни, по существу снимает с него всякую ответственность. Рассказывая, например, о жестокости Михаила, застрелившего при отступлении из Киева обывателя, «мягкотелого человека», Эренбург пишет: «Беззаконность? Но какие же существуют судьи в арьергарде отстреливающейся армии, кроме винтовок и истории?» Подчас Эренбург приписывает герою возвышенные чувства, в реальность которых трудно поверить. Парадоксально выглядят, в частности, рассуждения о готовности Михаила на подвиг, на смерть ради Советской России, о его трогательной любви к комсомолу, — как правило, это следует после описания самых неблаговидных поступков Лыкова (махинации с марками, спекуляция валютой и др.).

Рвачу, карьеристу Лыкову противостоят в книге Эренбурга новые люди, строители нового мира, и в первую очередь Артем. Споры, столкновения Михаила с братом играют принципиальную роль. Антагонизм братьев — не просто неуживчивость разных человеческих характеров, а конфликт социальный, за которым стоит разное отношение к жизни. «Любил он (Артем.—А. У.) брата, — говорит писатель, — дрянного, подленького, все равно — любил, и что против этого скажешь? Сложись иначе обстоятельства, он бы отдал за него, за такого вот— жизнь. Но раздор шел не между двумя людьми. Михаил выступил против государства».