Русское язычество. Мифология славян

Витер повивае, сосенку хитае.
Не хитайся, сосно, мини жити тошно!
Тошно на чужини, як на пожарини:
Нихто не пригорне при лихий години!

Ночевать под сосною — образ горя и слез. Козак увез девицу и спрашивает ее, где она будет ночевать. Девица говорит, что под сосною:

«Ой, де мемо почовати, моя мила дивчино!» —
«Ой, пид сосною пид зеленою, мий нелюбе, з тобою!» —

и потом следуют слезы.

«Чом же ми ся повмиваем, моя мила дивчино!» —
«Вмиемося — ти росою, я слизою, мий нелюбе,
з тобою». —
«Що ж ми мемо поснидковати, моя мила дивчино!» —
«Ой, ти ягодоньки, я слизоньки, мий нелюбе, з тобою!»

Сосна играет роль в одной песенной истории очень трагического свойства. Это песня о молодце, который соблазнил девицу, а потом увез ее в бор и привязал к сосне, а сосну зажег. Песня эта чрезвычайно распространена и перешла повсюду в Великую Россию. Действующие лица в этой песне по настоящей общеходячей редакции — донец и шинкарка. Собственно, в том виде, в каком она поется, эта песня кажется первоначально скорее великорусскою, донскою, зашедшею в Малороссию, но мотив ее, именно сожжение женщины, является в чистой малорусской песне о пани Марусеньке. Последняя песня — времен гайдамацких: гайдамаки убили пана и приезжают с вестью к его жене, Марусе. Не всегда, но в некоторых вариантах этой песни мы встречаем описание, как козаки-гайдамаки сожгли Марусю, привязав ее к сосне.

Як взяли Марусю лугами-ярами,
Та повезли Марусю битими шляхами,
Привязали Марусеньку до сосни плечима,
До сосни плечима, в темний бир очима;
Запалили сосну з верху до кориня.
Сосенка горит, Маруся кричит:
«Не есть ви козаки, есть ви гайдамаки!
Уже мое биле тило та й попелом сило,
Уже моя руса коса до гори димом пишла».

В галицких песнях мы находим подобную нашей песне — песню о донце, но вместо донца там действует Волошин: он соблазняет девицу и увозит ее при пособии товарищей; приехавши в лес, ей приказывают стлать постель. «Меня, — говорит она, — моя мать еще не отдавала вам на то, чтоб я вам стлала постель под зеленым явором». Тогда Волошин говорит: «Встань, кремень, выруби огонь! Зажигай сосну сверху и снизу! Гори, гори, зеленая сосна, теки, черная смола, на белое тело шинкарке, чтоб ей не хотелось идти от нас прочь».

А вже вчинили дивчини зраду:
Ой, ведут милю, та й ведут другу,
Ой, на трети ж би видпочивати,
Пустили ж они коники пасти,
Казали ей все лижко класти.
«Мене ще мамка ба и не виддала,
Щоби я з вами все лижко клала.
Ой, пид явором, пид зелененьким,
Из Волошином та й молоденьким». —
«Устань кременя, викреши огню,
Запали сосну в верху и споду;
Ой, гори, гори зелена сосно,
Ой, течи, течи, чорная смоло,
Та на шенкарча, на биле тило,
Щоби шенкарча прич не хотило!»

Галицкий вариант, по языку и тону, не может быть последующим видоизменением песни о донце и шинкарке, тем более что он принадлежит к разряду колядок, песен древнего склада. Поэтому мы полагаем, что в народных песнях мотив о сожжении женщины, привязанной к сосне, очень древний, быть может, относящийся к мифологическому периоду, и, вероятно, он состоит в связи с словацкою песнью о сожжении девицы посредством зажженной липы — песнью, в которой Коллар видел либо принесение в жертву, либо же древнюю кару, постигающую девицу, утратившую невинность, а может быть, и казнь за волшебство.

Горела липа, горела,
Под нооу паненка седела;
Кедь на ню искри падали,
Вшецци младенци плакали.