Русский струльдбруг (сборник)

Выбивающиеся из-под синей беретки волосы, синее, конечно, длинное платье с белым воротничком. Вот она – студентка-вечерница – любит жить, работать, часто смеется, танцует «Рио-Риту»! Но глаза ее смотрели холодно:

– Хотите погулять?

– А можно?

– Почему вы спрашиваете?

– Дверь, наверное, охраняется.

– Ах, это! – Она отмахнулась от моих слов, как от досадной мелочи.

Но в коридоре зияла голая электрическая лампочка и вокруг кособокой деревянной табуретки валялись раздавленные папиросные окурки. Каким-то черным ходом, оплетенным вьюнком, по узкой пыльной лестнице мы спустились в глинистый двор, обнесенный каменной стеной. Витиеватые завитушки колючей проволоки торчали здесь и там… Умершие кактусы… У запертого гаража три полуторки. Такие машины я видел только в старых книжках.

– Хочу вас предупредить, – Кора приостановилась. – Заговаривать со встречными вам не следует.

И заучено сунула ключ в скважину.

Металлическая дверца отворилась – тяжело, но без скрипа.

Дохнуло машинным маслом, сладким запахом листвы, влажной травы, чего-то подгоревшего. Я оглянулся, – за нами никто не шел. Булыжная мостовая. Редкие фонари. Густые кусты сирени. О чем он думает? Черная «эмка» у деревянной террасы кафе или чайной. Неужели он ничего не может узнать? Что ему мешает? Представления не имею, что я мог или должен был для нее узнать. Хоть что-то, хоть какую-то деталь. Окна кафе открыты, на деревянных полках – жестяные коробки с фамильным чаем. Зачем притворяться? Но я не притворялся. Я впервые видел эту незнакомую улицу, незнакомую чайную или кафе. Не сразу бросилась в глаза тоненькая зеленая лиственница. Наверное, меня привезли на самую окраину города – на загазованных улицах лиственницы обычно гибнут.

Среди зеленых иголок гирляндами проглядывали черные шишечки.

Все открыто, все далеко просматривается. Правда, перспектива улицы показалась мне несколько искаженной. Клубы пара. Свистнул где – то паровоз. Чух-чух-чух-чух, пха-пха-пха-пха. За клубом, украшенным флагом с буквами Р.С.Ф.С.Р., явно проходила железнодорожная линия. В глубине террасы (кафе все же) оптимистично выла труба. Каждый молод сейчас в нашей юной прекрасной стране. Два озабоченных китайца в дешевых хлопчатобумажных рубашках и в таких же штанах, непомерно широких, как шаровары, обогнали нас. Все думают, что китайцев в мире чуть ли не полтора миллиарда, на самом деле их меньше, гораздо меньше. Тысяч двести, не больше. Остальные – пиратские копии.

На деревянной террасе три багровощеких чела пили водку.

Который в косоворотке, выбритый, свежий, напористо спрашивал: «Вот ты скажи, ты мне скажи! Китай, он далеко от нашей конторы?»

А который в пиджаке, с растрепанной шевелюрой, со слезящимися глазами, пьяно упирался локтями в края деревянного столика и не соглашался: «Да ну!»

«А почему недалеко?»

«Да китайцы-каменщики в нашу контору идут пешком. Сам подумай, поперли бы они за тысячу километров?»

Третий молчал. Красные прожилки испещряли его румяные щечки.

Еще два чела неторопливо прогуливались по деревянному тротуару перед кафе. Задумчивые, напряженные, не смотрели в сторону празднующих. Один прихрамывал, другой одергивал пиджак, видно, жал под мышками.

Кора остановилась.

К кому придут сегодня?

Взгляд ее был прикован к темному трехэтажному кирпичному зданию.

Аттиковый этаж, жестяные петушки над кирпичными трубами, странно, что их еще не снесли в ломбард. Люди, в общем, появлялись и у подъездов, но как-то случайно. Зато водочка в графинчике убывала, и который в косоворотке напористо повторял: «А про Хану Глас забыли? Забыли, говорю, про Хану Глас?»

«Ну вот! Оставь. Кто сейчас ездит в Германию?»

«Я ездил. Синцов ездил. Савичев ездил».

«Ну вот, доездишься. Где теперь Савичев?»

«Молчи, дурак! Забыли, забыли про Хану Глас!»

Тоска, думала Кора. Пронзительно думала, потому что в этот момент вспомнился ей сержант Дронов. Слюни сержанта вспомнились и монгольские скулы. Сволочь. Выжидает. Даже зубы сжала. Подпишет, что угодно. И компромат у него есть. Ее тошнило от тоски. И этот тоже. Кора переключилась на меня. Все надо вытягивать силой. Надоело. Вьющиеся волосы, синяя беретка, синее платье с белым воротничком.

А который в косоворотке спрашивал с напором: «Зайца хочешь? Лесного хочешь?»

«Ну, поймаю. Что делать с ним?»

«Сперва поймай. Потом делай, что хочешь».

Может, уже позвонили… Нет, он должен успеть…

Я не хотел читать мысли Коры, но она была так напряжена, что я не мог не видеть, не чувствовать ее мыслей. Между темными деревьями помаргивали расплывчатые огни, электричества было совсем мало, но тут и там смутно проступали серые и желтые углы деревянных и кирпичных домов. В затемненных кварталах угадывались мрачные разрывы, будто ночная пыль застилала видимость.