Русский щит

Пережила многострадальная Русь и эту татарскую рать, стали возвращаться люди на пепелища. Жизнь входила в обычную колею. Только по хоромам владимирского Детинца расхаживал теперь, по-хозяйски стуча сапогами, не Дмитрий Александрович, а его младший брат Андрей. Куда отъехал Дмитрий, люди не знали. Иные говорили, что сел он в Великом Новгороде и собирает полки, а иные выдавали за верное, что бежал Дмитрий от татарской рати за Варяжское море и будто бы намерен наймовать в свейской земле[91] за копорское серебро рыцарскую дружину. Первое ли верно, второе ли – кто знает? И так, и так выходило, что вскорости ожидать возвращенья Дмитрия нельзя. Оставалось приноравливаться к новому господину, великому князю Андрею Александровичу.

Не было к Андрею во Владимире ни любви, ни уваженья. Да и за что любить-уважать такого князя? Раздул усобную войну, рати татарские привел на старшего брата, на крови и слезах народных поднялся!

Сам Андрей хоть и гордился на людях, но чувствовал себя неуверенно. Вести от Семена Тонильевича задерживались. «Как встретили Дмитрия в Новгороде? – мучился сомнениями Андрей. – Не поставило ли вече под его знамя новгородское ополчение? Если так, то беда!» Татары ушли, и ничего, кроме немногочисленных городецких дружин, не мог теперь противопоставить Андрей своему брату-сопернику…

Как бы возликовал Андрей Городецкий, ханской милостью восшедший на великокняжеский стол, если бы мог чудом перенестись из владимирского Детинца на синий лед Ильмень-озера!

4

…Ночной угрюмый лес остался позади. Сани Дмитрия Александровича легко скользили по озерному льду. За спиной, над зубчатой стеной прибрежного леса, поднималось багровое январское солнце. Длинные черные тени бежали впереди коней. Переяславские дружинники, изнуренные ночным переходом, сонно покачивались в седлах. Позади были сотни верст трудного пути по заснеженным лесам, по волчьим тропам. Путники знали, что светлый озерный простор – не надолго, что за Ильмень-озером снова пойдут леса до самого Копорья, но все-таки радовались перемене.

Веселый перестук копыт на льду разбудил Дмитрия Александровича. Он откинул медвежью полсть, приподнялся в санях. Тотчас же подъехал Антоний. Бобровый воротник и борода переяславского боярина заиндевели, щеки побагровели от мороза, но смотрел он по-прежнему бойко, весело, поклонился великому князю с завидной легкостью.

– Будь здрав, господин наш Дмитрий Александрович! С Ильмень-озером тебя, с последней третью пути!

Дмитрий Александрович, невольно жмурясь от солнечного света, возразил:

– Не на версты дорогу считать надобно, а на опасности. С Ильмень-озера для нас начинаются самые опасные места.

– Ничего, проскочим! – бодро ответил Антоний, стряхивая рукавицей с бороды блестки инея. – До того берега, осталось всего ничего. Ну, бог – милостив, а лес – заступлив!

– Ты проскочи, а потом уж радуйся, – ворчливо начал великий князь и умолк, заметив мчащихся к обозу всадников передовой заставы.

Беда надвигалась с двух сторон: от Голина и от Ракомы спешили наперерез великокняжескому обозу многочисленные конные рати. Великий Новгород сделал наконец свой выбор, открыто став за Андрея Александровича! Какая теперь разница, что послужило причиной: то ли Семен Тонильевич красноречием своим склонил новгородцев к измене, толи древний обычай соблюли новгородские бояре, признав нового великого князя после ханского ярлыка, то ли обиды прошлые от Дмитрия вспомнили?

Новгородское конное войско окружало обоз, и не было никакой возможности с двумя сотнями дружинников прорваться через густые, ощетинившиеся копьями, ряды боярских дружин.

Дмитрий Александрович не боялся за свою жизнь. Не было еще на Руси случая, чтобы в усобных войнах намеренно проливали княжескую кровь! Поднести на пиру кубок с отравленным вином, подослать тайных убийц – такое случалось между князьями. Но все это – не при белом свете, не на людях. Поэтому Дмитрия страшило другое: позорный плен. Попасть беззащитным пленником в руки брата Андрея означало конец всему. Не выпустит Андрей опасного соперника из крепкого заточенья до самой смерти, досыта упьется его позором.

Гнетущая тишина повисла над Ильмень-озером. Не ржали кони, не звенело оружие. Казалось, не живые всадники окружили великокняжеский обоз, а безмолвное воинство мертвого царства. С той стороны, где за спиной новгородских всадников поднималось солнце, они казались черными и зловещими, а с противоположной стороны, облитые ярким светом, – сверкающими и праздничными. Будто черная ночь и светлый день сошлись одновременно на льду Ильмень-озера, окружив Дмитрия Александровича, но и ночь, и день были одинаково враждебны ему…

Безмолвный новгородский строй расступился, пропуская нескольких всадников в высоких боярских шапках и богатых шубах. Кони, едва слышно позванивая нарядной сбруей, осторожно переступали копытами на скользком льду.