Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин

Записал свои впечатления об этой поездке и отец Шавельский. Его воспоминания совпадают с сытинскими в основных деталях: предварительная беседа со Штюрмером, встреча Сытина и Шавельского в поезде, благосклонное отношение царя к желанию Сытина развивать образование. Однако Шавельский сообщает и многое другое[492]. Задолго до этой поездки Сытина, утверждает он, Штюрмер решил противостоять усиливающимся нападкам на правительство с помощью нового пропагандистского агентства и, получив на это от царя 5 миллионов рублей, предложил Сытину возглавить его. Протопресвитер продолжает:

«Как ни лестны были для Сытина дружеское внимание и доверие Председателя Совета Министров, все же расчетливый рассудок у него доминировал над чувством. Сытин понимал, что пойти ему заодно со Штюрмером – значило умереть для своего дела, более того – отречься от того пути, по которому он шел всю свою жизнь… Не желая, однако, огорчать старика отказом, а тем более – рвать отношения с ним, Сытин медлил с ответом, надеясь, что авось проволочка выручит его. Штюрмер понял уловку Сытина, как понял и то, что при всем своем либерализме Сытин асе же русский мужик, для которого достаточно одного царского слова, чтобы он исполнил любое веление».

Тогда Штюрмер устроил аудиенцию у царя, заказал купе в правительственном вагоне и номер в дорогой минской гостинице, а Сытина поставил перед свершившимся фактом. Вот как вышло, пишет Шавельский, что он повстречал в поезде Сытина.

В разговоре Сытин поделился своей незадачей с Шансльским и сказал, что собирается отказать царю. Шансльский возразил: «Что если Государь при приеме попросит вас взять это дело в свои руки или скажет, что ему доложено о вашем согласии, и поблагодарит вас – как тогда поступите вы?»

Шавельский предложил выход. Он обещал тотчас по прибытии повидаться с царем и замолвить «доброе слоне чко», то есть сказать Николаю, что Сытин согласен лать деньги на новую школу в императорском дворце под Петербургом для воспитания религиозных и патриотических чувств в будущих правителях России. По словам Шавельского, он сдержал свое обещание, и якобы именно поэтому Сытин не услыхал ни слова о новом агентстве пропаганды и, напротив, получил желанную школу, а Николай остался доволен тем, что заставил раскошелиться одного из российских миллионеров.

Третье свидетельство исходит от М.К. Лемке, служившего тогда при ставке цензором. Оно содержится в его книге «250 дней в царской ставке», в записи от 14 февраля 1916 года и начинается так:

«Сегодня в 10 часов утра Сытин представлялся царю. Он принял его в кабинете, стоя… весь прием был минут 15. Царь сказал, что знает его деятельность, издания и «Русское слово» и надеется, что он и впредь будет работать «на пользу Бога, царя и отечества». Сытин отвечал, что обыкновенно говорится в подобных случаях, но прибавил, что рад услышать, что государь вполне сочувствует просвещению»[493].

Лемке отметил официальное время аудиенции и либо слушал беседу по долгу службы, либо записал то, что узнал со слов Сытина или Николая II. Как он пишет далее, Сытин сказал монарху, что не видит смысла в издании книг для народа на церковнославянском языке; царь согласился, но в то же время посетовал на то, что идеи Льва Толстого об образовании заходят в своем народолюбии чересчур далеко. «Сытин, – заканчивает запись Лемке, – был в сюртуке. Воейков [адъютант императора] рекомендовал ему достать все-таки фрак, но хитрая лиса не хотел очень «интеллигентиться» [Все хорошо знали о неприязни Николая к интеллигенции]».

Лемке говорит, будто царь просил, чтобы «Русское слово» выступало заодно с властями, а Сытин, давая совершенно иную версию аудиенции, подчеркивает, что Николай произнес за все время беседы одну-единственную фразу, которая ни к чему не обязывала издателя. Не упоминает Сытин и о воздержанности «Русского слова» от резких суждений в отношении самодержавия, которая длилась еще восемь месяцев, хотя, помимо личной просьбы царя, у газеты было для этого и множество других причин.

Раздобыть в достатке бумаги – вот какая была главная забота, и еще задолго до поездки к царю Сытин высказывал опасения по поводу «бумажного голода»[494]. Сокращение поставок влекло за собой стремительный рост цен, которые подскочили за последние годы вчетверо, и Лемке, сразу вслед за описанием встречи Сытина с царем, заносит в дневник свои соображения о пользе, проистекающей для правительства из нехватки бумаги. «Любопытно, что сдержанный тон больших газет, особенно же «Русского слова» с его 600 000 подписчиками 619 500 в 1914; 655 300 в 1915; 739 000 в 1916, зависит от боязни, что власть ударит по ним бумажным голодом, – негласно прикажет задерживать доставку бумаги из Финляндии… «Русское слово» очень осмотрительно ведет свою [невраждебную] линию»[495].