Русский народ в битве цивилизаций

Это явление — терпение русских — в наше время, пожалуй, проявляется поразительнее, чем когда-либо. Но сам вопрос очень старый. Еще Некрасов упрекал русский народ:

Чем был бы хуже твой удел, Когда б ты менее терпел?

Тут сразу вспоминается и предисловие А. К. Толстого к его повести «Князь Серебряный». Он говорит:

«Он (автор) сознается, что при чтении источников книга не раз выпадала у него из рук и он бросал перо в негодовании, не столько от мысли, что мог существовать Иоанн IV, сколько от той, что могло существовать такое общество, которое смотрело на него без негодования».

Даже эпиграф он берет из «Анналов» Тацита: «И я не стал бы просить у читателей в свое оправдание ничего другого, кроме позволения не ненавидеть (! — И.III.) людей, так равнодушно погибающих». Поражает слепота Толстого по отношению к мировоззрению эпохи, быт и нравы которой он так тонко воссоздал. Он, видимо, желал бы, чтобы бояре времени Грозного создали какие-то масонские кружки вроде наших декабристов, составили бы заговор, свергли бы царя и провозгласили конституцию или, на худой конец, Великую хартию вольностей! Нам, конечно, легче судить: мы видели, как нашими отцами и дедами все это было проделано. Хотя масштабы претензий к тому царю были несопоставимы с эпохой Грозного, заговор был составлен, царь свергнут и расстрелян, но лучше от этого не стало никому, включая самих заговорщиков. Хотя Толстой и не мог задуматься над результатом этого исторического эксперимента, но он, несомненно, читал Карамзина, который, как бы обращаясь к будущему, писал об этой же эпохе:

«В смирении великодушном страдальцы умирали на лобном месте, как греки в Термопилах, за отечество, за веру и верность, не имея и мысли о бунте. Напрасно некоторые чужеземные историки, извиняя жестокость Иоаннову, писали о заговорах, будто бы уничтоженных ею: сии заговоры существовали единственно в смутном уме царя, по всем свидетельствам наших летописей и бумаг государственных. Духовенство, бояре, граждане знаменитые не вызвали бы зверя из вертепа слободы Александровской, если бы замышляли измену, взводимую на них столь же нелепо, как и чародейство. Нет, тигр упивался кровию агнцев — и жертвы, издыхая в невинности, последним взором на бедственную землю требовали справедливости, умилительного воспоминания от современников и потомства!»

Да и трудно согласиться с Толстым, что тогдашнее общество смотрело на Иоанна «без негодования». В разгар опричного террора митрополит Филипп в храме не допустил царя ко кресту. Князь Репнин, князь Оболенский-Овчина в лицо высказывали свое мнение Иоанну и его приспешникам. Все они за это поплатились жизнью. И ведь это только самые известные, так сказать, хрестоматийные примеры. Нет, видимо «русское терпение» не сводится просто к пассивности, оно сплетается с жертвой, вообще — это более глубокое явление.

Недавно появилось исследование, в котором рассматривается это явление — русское терпение: книга К. Касьяновой «О русском национальном характере». При помощи тестов, привлекая литературу и фольклор, автор стремится выделить основные национальные черты русских. Она приходит к выводу: «Терпение — это, безусловно, наша этническая черта и в каком-то смысле основа нашего характера». Из 30 тысяч пословиц, входящих в сборник Даля «Пословицы русского народа», больше всего как положительное качество оценивают «спасение» (часто под этим понимают монашескую жизнь). Но уже на втором месте стоит терпение, причем они иногда соединяются: «Без терпенья нет спасенья». Или терпение поддерживается божественным авторитетом: «Бог терпел и нам велел». Терпение автор понимает как фундаментальную жизненную установку, при которой во взаимодействии человека с окружающей его средой — обществом и природой — центр тяжести переносится не на преобразование среды, а на сотрудничество с ней.

С этой точки зрения терпение — это стратегия неагрессивного взаимодействия с миром, решения жизненных проблем не за счет насилия над миром и потребления его ресурсов, а в основном за счет внутренних, духовных усилий. И это особенно важно сейчас, когда так ясно, что ресурсы природы, которые человек может эксплуатировать, ограниченны, в то время как о границах духовных сил человека нам ничего не известно. Именно идеология, противоположная «терпению», — «фаустовский дух», а точнее взгляд на мир как на бездушный материал для деятельности человека, сформулированный в призыве к «покорению природы», — создала тот экологический кризис, который сейчас угрожает существованию человечества и всего живого на земле.